Прежде всего мы решили как следует выспаться, по двое улеглись на полки и проспали до утра. А когда проснулись, надо было подумать о завтраке: Наши продовольственные запасы истощились, много ли мы могли взять с собой, откладывая на дорогу из своего скудного пайка, а в пути были уже пятый день. Оставалось одно – подождать, пока пароход пристанет к какой-нибудь пристани и там попытаться купить хотя бы картошки. Это удалось сделать часа через полтора. Я купила ведро картошки и попросила повара сварить её. Какой же она нам показалась вкусной! Ребята ели её, макая в соль, горкой насыпанную на газете. А мне было не по себе, со всех сторон я чувствовала любопытствующие взгляды. Не прошло и минуты, как к нам подошла девочка с парой селёдок в руках:
– Вот, тётя, возьмите… мама велела…
– Нет, нет, что ты, детка! Скажи маме спасибо…
Но не помогло ничего, ни мой весёлый смех, ни решительные попытки отклонить «подаяние». На газете появился батон хлеба, несколько яблок, колбаса, а «подаяния в пользу голодающих» продолжали поступать, все точно хотели загладить свою вину, всем было стыдно за вчерашнее. Так и ехали мы все три дня, пока пароход не высадил нас на пристани Таборы, откуда оставалось до дому двадцать два километра.
Пароход прибыл в Таборы на закате. Снова был багряный вечер, такой же, как в Камском Устье. Только пустынный, голый берег был ещё выше, ещё круче, да глина казалась совсем красной. Где-то наверху, на фоне багряного неба чётко вырисовывались стройные ели и шпиль пожарной каланчи. На берегу одиноко сидела тётка с лукошком, продавала стаканами малину. Она помогла нам добраться до школы, где мы и ночевали, а утром на попутной машине добрались до моего родительского крова.
Дом показался мне постаревшим, потемневшим. Ещё бы! Ведь я не была в нём двадцать лет! Обитый тёсом, некогда покрашенный в голубовато-серый цвет, он стоял на стыке двух зелёных улиц.
Печально было это возвращение в родной дом! Отца уже не было в живых. Жила в доме старенькая мама, пятьдесят лет своей жизни отдавшая школе, да вдовасолдатка с двумя детьми. А сама я, потеряв все в пылавшем огнём городе, уже несколько месяцев не имея вестей от мужа, вступила в родной дом с пятью детьми, из которых старшей, Лиде, было двенадцать лет, а самой маленькой, Оле, всего три года…
Но некогда было особенно задумываться над тем, как жить, а засучив рукава, надо было устраиваться на новом месте. Всю осень я жала в колхозе ячмень. Осень пришла ранняя, с заморозками, ячмень лежал на полях под слоем снега и льда, приходилось выдирать его из-под снега. Мы разводили костёр и время от времени грели над ним закоченевшие руки.
