Но Эд по-прежнему не замечал его. Может быть, ему было просто некогда. Праздничные торжества мало занимали его. Теперь, когда он появлялся на людях, вокруг него были его главнейшие военачальники – ведь сразу после торжеств Эд отправлялся в итальянский поход, подготовка к которому шла уже давно. А может, он решил позабавиться, заставляя ждать? Не выйдет, дорогой братец, решил Роберт, и стиснув зубы, попросил через соответственных придворных чинов королевскую чету об аудиенции. В ответ явился тощий молодой человек, рыжий, носатый, веснушчатый, в темной одежде, отрекомендовался нотарием Феликсом и сообщил, что король и королева будут рады видеть графа Парижского завтра, в малом зале приемов.
Роберт попытался обдумать услышанное. Хорошо, что они откликнулись тут же. Но – в полдень? Когда дворец полон народу? И еще в зале приемов. Это значит, что никакой встречи наедине (чего он втайне опасался) не будет. Каждого, в том числе Роберта, должна сопровождать приличествующая свита. Разумеется, его свита не будет пышной, он не Эд, чтобы бросать людям вызов при каждом удобном случае…
Он позвал Ксавье, своего оруженосца, и отдал соответствующие распоряжения.
Когда-то эти двое уходили от него в предутренний туман по грязной парижской улице, навстречу своей неверной и страшной судьбе, а он плакал от любви к ним и от сознания собственного ничтожества. Теперь, когда туман рассеялся, они сидели перед ним на троне, а он стоял. коленопреклоненный, и в сердце у него не было места для любви.
Но – чувство собственного ничтожества?
Может быть…
Впрочем, «на троне» – это было не совсем верно. Скорее, это были два кресла на возвышении, за которыми, а также обок располагалась королевская свита.
Свита же Роберта оставалась у дверей. Сам он, как обычно, был в черном, а меч свой передал оруженосцу. Подойдя на положенное количество шагов, он преклонил колено и опустил голову, прижав руку к груди.
– Король и королева рады приветствовать у себя графа Парижского, – донеслось с заоблачных высот.
– Граф Парижский от всего сердца приносит свою преданность королю и королеве.
Роберт позволил себе чуть приподнять голову и сквозь опущенные ресницы взглянул на королевскую чету.
Эд изменился меньше, чем он ожидал. Разумеется, он стал старше, что называется, «заматерел», ведь ему было уже хорошо за тридцать, но в целом это был тот же человек, которого Роберт помнил по прежним бурным годам. Что же касается всей этой драгоценной чешуи, то и тогда уже королевские одежды помещались на его плечах столь же естественно, как кольчуга или рубище. Уже тогда льстецы шептались о нем «прирожденный король». Так что же?
