Но, кроме высокой цели, были еще одиночество, нищенский быт и душевная пустота. Винные пары обволакивают, пропитывают мозг человека, не оставляя места грусти, поэтому пьяному хорошо и в одиночку, а трезвому одному — тоска. Василий прекрасно знал, что лучшее лекарство от мужской тоски — женщина. И насчет своего успеха у дам не заблуждался. Но никаких планов не строил, никого на примете не имел. Все-таки утомительное и хлопотное это дело — ухаживания, казалось ему еще час назад…
И что делать? Ведь не скажешь: оставайтесь у меня, негаданная красавица, вы мне нравитесь как женщина. Татьяна Евгеньевна решит, что он развратный хам и разнузданный донжуан.
Василий тянул время. То, что можно было сказать тремя словами, описывал длинными предложениями, вдавался в медицинские подробности, Татьяне Евгеньевне заведомо непонятные. Она слушала не перебивая. Ее взгляд, стойкой девочки, молящей о помощи, вносил смятение в душу Василия. Молила она, конечно, о помощи мужу. Но и безо всяких уговоров Василий сделал бы все, что мог, если бы мог.
Василий неправильно расшифровал выражение Таниных глаз. Конечно, она желала выздоровления Мише. Конечно, с мужем произошло несусветное и кошмарное, его грех измены не заслуживал подобного наказания. Пусть бы вылечился, пусть бы жил со своей аспиранткой. Или со мной, или ни с кем — подохни! — до такого накала обида Татьяны не доходила. Но не о Мише она сейчас думала, точнее — не только о нем. Татьяну загипнотизировали голубые глаза этого доктора, обитателя трущоб. Отступило извечное напряжение, связанное со служебными делами, куда-то провалились проблемы. Если душа может греться, то ее душа теплела в свете голубых глаз, омывалась — так бывает лицо и руки мылом вымоешь до скрипа. И еще его улыбка! Неправильно живописцы отображают святых! Надо рисовать вот таких — с пронзительными глазами цвета безоблачного неба, с лучиками мудрых морщинок, и с улыбкой… Про такую, кажется, говорят: улыбнется, как рублем одарит. Что там рубль! На миллионы счет должен идти, на килограммы золота!
Точно много-многолетняя пружина, закрученная очень давно — со встречи с Мишей, со свадьбы, с рождения дочери, — стала вдруг ослабевать и раскручиваться со ржавым звуком. Таня даже слегка испугалась, не слышно ли Василию Ивановичу скрежета из ее груди? Ведь стыдно, если догадается: поговорил со мной, посверкал очами, улыбнулся, а я и поплыла — сняла с себя все обязательства и клятвы. Вот сижу тут душой голая, теплая и расслабленная до крайности.
