— На корабле «Ибис», — был ответ.
— О боги! — воскликнул молодой египтянин. — Значит, ты знал моего отца.
— А кто твой отец? — спросил Адирома.
— Он был начальником корабля «Ибис» в морской битве при Просописе: имя моего отца — Аамес.
— Я знал благородного Аамеса, — сказал Адирома, — он был моим начальником.
— Но «Ибис» был потоплен финикиянами?
— Да, это было ужасное наказание, посланное нам немилосердным богом Сетом, грозным сыном Озириса.
— И мой отец погиб тогда, утонул?
— Не знаю, мой молодой друг, — отвечал Адирома.
— Но как же ты спасся? — спрашивал молодой египтянин.
— Великий Озирис сжалился надо мною: меня выбросила морская пучина, и я взят был пленником на финикийский корабль, — отвечал Адирома.
— Но, быть может, великий Озирис помиловал и моего отца? Быть может, что и он взят был в плен? — продолжал спрашивать молодой египтянин.
— Не знаю, сын благородного Аамеса, — отвечал Адирома, — я его потом нигде не видел.
Сын Аамеса постоял, подумал и хотел было уйти, но остановился.
— Так ты, благородный Адирома, знавал и мою молодую рабыню? — спросил он.
— Да, знал, — был ответ.
— И действительно она дочь троянского царя Приама?
— Да, она царевна из несчастной Трои. А как она тебе досталась?
— Я купил ее на рынке в Цоан-Танисе вместе со старой негритянкой: она мне понравилась своей красотой — таких белых кошечек у нас в Египте нет… Любопытно иметь наложницей такую беленькую кошечку, — цинично сказал сын Аамеса, скаля свои белые зубы.
Глаза Адиромы сверкнули гневом, но он сдержал себя.
— Юная царевна достойна лучшей участи, — сказал он, — боги велят нам уважать несчастие.
— Какое же это несчастие — разделять ложе с сыном славного Аамеса? — высокомерно возразил молодой египтянин.
— Но прелестное дитя могло бы быть и женой, — заметил как бы про себя жрец, все время молчавший, — женою царя.
— Да, святой отец, но кувшин без воды, как бы ни был хорош, все же пустой кувшин, — возразил сын Аамеса, — а жена без придачи — тот же пустой кувшин.
Жрец пожал плечами. Молодой египтянин хотел было уйти, но опять остановился в нерешительности.
— Я не знаю, как же быть с гробом отца? — сказал он, глядя на Адирому.
— А что? — спросил тот неохотно.
— Да вот в чем дело: отправляясь в поход из Цоан-Таниса, отец мой заказал там для себя, по обычаю предков, гроб и продиктовал сам мастеру искусства изображений знаков Аммона то, что именно он должен был вырезать на гробе. Его воля была исполнена, но он с похода не воротился — быть может, утонул или взят в плен. Теперь, согласно договору отца с мастером, я должен был взять гроб, — он давно был готов — и вот везу его с собой в нашу родовую усыпальницу, в город Нухеб. Как же мне быть с этим гробом, если отец не воротится из плена, чтобы снизойти в подземный мир в нашей усыпальнице, или если его тело не будет отыскано? — вопросительно обратился молодой египтянин к жрецу.
