Худенькая остроплечая стюардесса останавливается рядом; на ее симпатичном лице сияет экранная улыбка.
– Как ужин? – тепло спрашивает она.
Боже великий! Надо быть бесчувственным извергом, совершеннейшей скотиной, чтобы обидеть этого ангела!
– Великолепно, замечательно! – отвечаю я и отхватываю зубами треть сандвича.
Ангел оборачивается к пассажирам слева:
– Все о'кей?
– Прекрасно! Хорошо! Спасибо! – раздаются в ответ голоса; челюсти пассажиров приходят в движение…
Я улыбаюсь: как мало нужно, чтобы помочь человеку осознать свое заблуждение!
И вдруг я слышу тихий смешок. Он исходит от соседа справа. До сих пор никакого контакта у нас с ним не наладилось, хоть летим мы уже более часа и разделяет нас одно лишь пустое сиденье. Все это время он сидел, уткнувшись в газету, а я… я так, посматривал то в одно окно, то в другое, любуясь на перистые горы из снежно-белых облаков, в провалах между которыми, уже по-вечернему, синели фантастические озера.
Даже когда стюардесса принесла напитки, мы не сочли нужным затеять обычный в такой обстановке «дорожный» разговор.
Не скажу, чтобы мой спутник совсем меня не занимал. Я еще в аэропорту его заметил и в чем-то отличил от других.
Чувствуя, что смех адресован мне, я повернулся к соседу.
– Вы, кажется, что-то сказали? – спросил я.
– Хотел сказать, – отозвался он, – и знаете что?
– Хотели сказать, что бутерброды отвратительны и несмотря на это…
– Э, да вы психолог! – Он весело рассмеялся. – Вы правы, именно это я и хотел заметить. Только дело, конечно, не в самих бутербродах – это частность, – а в нашем американском характере… Но я, кажется, мешаю вам закончить ужин? – прервал он свою речь, заметив, что я все еще держу в руке сандвич.
– Ничего, говорите, я кончил. – С этими словами я осторожно, как склянку с ядом, положил остатки бутерброда на тарелку.
– Так я вот о чем, – продолжал незнакомец. – Наша страна была создана людьми предприимчивыми и свободными; это были политические борцы, дельцы и авантюристы, бежавшие из Старого Света. И каждый из них умел за себя постоять. А теперь – вот! – Говоривший ткнул пальцем в сандвич. – Теперь мы разучились протестовать, миримся с чем угодно, мы стали самой молчаливой нацией в мире…
– Может быть, мы терпеливее других? – прервал я собеседника.
– Терпеливее? Нет, сэр, терпение здесь ни при чем. Мы стали равнодушны, притом настолько, что даже эгоистами не умеем себя проявить.
Сосед замолк и отвернулся к окну. А я молчал, как молчат люди, когда им нечего от себя добавить. Я был несколько озадачен. В словах случайного знакомца мне почудился иной смысл; будто он говорил обиняками, пряча за мелочами беспокоившую его мысль. В следующий момент мое предположение подтвердилось.
