– Больше трех лет.
– И чего добился – пяти процентов прибавки в год?
– В прошлом году дали семь. Отец замахал руками:
– Пять, семь – все одно. Это не карьера!
– С меня довольно. Да и есть виды на лучшее.
– Лучшее! – передразнил он. – Ты просто фантазер: каким был, таким и остался. – Он опрокинул в себя остатки содержимого в стакане и поднялся. – Послушай, Алекс, – продолжал он, – ты же не ребенок; ты должен понять, что тебе будет нелегко.
– Почему?
– Почему? Что ты прикидываешься? Знаешь же, о чем я говорю.
– Ты насчет моего роста?
– А тебе хочется, чтобы я это сказал. Что ж, изволь: таким, как ты, труднее пробивать себе дорогу!
Он был прав, я это прекрасно понимал, но какое-то упрямое чувство мешало мне согласиться.
– Ты хочешь сказать, что любой дурак при росте в шесть футов… – начал было я.
– Ничего я не хочу сказать! – раздраженно прервал меня отец, но запнулся. Теперь он стоял рядом. – Ты мечтатель, настоящий русский чудак – весь в свою мать!… – Он замолк, лицо его потеплело, как случалось всегда, когда он вспоминал мою покойную мать, русскую по происхождению.
Я поднялся с дивана.
Напрасно я это сделал. Что-то дрогнуло в его чертах. Глаза едва заметно метнулись к моим ногам, в выражении лица промелькнуло хорошо мне знакомое недоумение.
На какой-то момент наши взгляды встретились.
– Ты уверен, что хочешь этого? – сухо спросил я.
– Что ты вздор мелешь! Ты же мой сын!
Но я уж пожалел о сказанном: разговор явно склонялся к пошлым сантиментам. Я взял стакан и направился к буфету, обронив по дороге:
– Довольно об этом! Это становится скучным!
Отец пожал плечами и последовал за мной. Мы наполнили стаканы и вернулись к дивану. Молчали, сознавая, что дальнейшее будет отголоском незаконченного спора. Вместе с молчанием во мне нарастало раздражение. Зачем я приехал? Знал же, что ничего не получится. И потом эти Брауны… на целый вечер! На секунду мне представились васильковые глаза Салли. Это – единственный живой человек, кого я встречаю в этом доме – «нашем» доме! Я хотел уж подняться и пройти к ней на кухню, когда у дверей позвонили. Отец вскочил как ошпаренный и с возгласом: – Это они, как я прозевал! – кинулся в переднюю.
А я, через другую дверь, направился к себе. Уже миновав столовую, мельком увидел в глубине коридора приземистую бычачью тушу с короткой шеей и маленькой плешивой головой. Возле туши увивался отец.
Меня передернуло: Брауны! Нет, ни за что не погублю вечера в этой компании! Запрусь, забаррикадируюсь, и никакие стуки, никакие мольбы не заставят меня отпереть дверь.
