– Тем хуже для них, – смеясь отозвался Рамон. Карлос тоже засмеялся, потом искоса взглянул на друга:
– Надеюсь, что на самом деле ты так не думаешь, дружище. Ведь мир был бы ужасен, если бы все – и мужчины, и женщины – думали одинаково.
Рамон погрузился в сон, думая о Карлосе и Марии. Он задремал, грезя о свадьбе, об их свадьбе, как вдруг был грубо вырван из мира грез.
Просыпаться Рамону не хотелось, потому что спал он совсем недолго. Молодой человек отчаянно боролся за сон, но чья-то рука, не унимаясь, трясла его за плечо. Наконец Рамон понял, что это Карлос, что это его голос зовет его по имени, и сделал попытку очнуться.
Он смутно видел лицо Карлоса, бледное и напряженное, а позади Карлоса маячили лица Марии и матери. Наконец Рамон настолько пришел в себя, что понял – случилось нечто ужасно скверное.
– Что такое? – спросил он, уставившись на мать и сестру. – Что-нибудь с папой?
– Сигарная фабрика Арагонеса, – задыхаясь, проговорил Карлос, – ее подожгли, и огонь угрожает соседним домам.
Теперь Рамон окончательно проснулся. Натянув брюки, он поманил Карлоса поближе и спросил шепотом:
– Хулио?
Тот покачал головой.
– Мы не знаем, но я не удивлюсь, если так.
– MadredeDios! – прошептал Рамон. – Где папа и Эдуардо?
– Они уже пошли туда. Поднявшись, Рамон надел рубашку.
– Мы скоро вернемся, – сказал он матери и Марии, поспешно выходя вслед за Карлосом из комнаты, но тут он заметил, что и Мария идет за ними.
Когда он, нахмурившись, обернулся к ней, девушка быстро проговорила:
– Я тоже пойду. Может, смогу чем-нибудь помочь.
У Рамона не было ни времени, ни желания пытаться ее разубедить. Он поспешил за Карлосом, выйдя в ночь, освещенную красным заревом и отблесками огромного огненного столба, занимавшего половину темного небосвода.
Хотя Джессика была одета в одну ночную сорочку из тонкой ткани, ей было жарко. Сон ее на протяжении всей ночи часто прерывался – слишком занят был ее ум, слишком переполнен вихрем мыслей, не дававших ей уснуть как следует.
Вздыхая, она ворочалась с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее, в отчаянии призывая сон, чтобы хоть ненадолго забыться.
После ухода Нейла мать Джессики не отходила от нее ни на шаг: готовила ей ванну, помогла надеть халат, следила за тем, как она ест, и все смотрела и смотрела на дочь, и в глазах ее был вопрос.
Под гнетущей тяжестью этого молчаливого вопроса Джессика чувствовала себя виноватой. Что сказала бы мать, что испытала бы, если бы узнала, что прошлой ночью ее дочь и Нейл отдались друг другу? Джессика не могла сказать Анне об этом. Пусть это останется ее тайной. Хотя Джессика и не стыдилась своего поступка, чувство вины не давало ей покоя. Она испытывала неловкость, когда встречалась с матерью глазами, и вскоре, сославшись на усталость, ушла, чтобы остаться одной. Отец вернулся в банк на оставшуюся часть дня, но его подозрения, хотя и не высказанные вслух, также тяжело висели в воздухе.
