Он-то их знал. Георгос показал свою опытность в обращении с женщинами, точно зная, что именно приблизит ее к экстазу, что заставит задыхаться, стонать и извиваться под ним, что заставит ее молить его не останавливаться. – Нет, не останавливайся, – вскрикнула она, когда он прекратил свои действия.
Он не остановился, заменив рот и руки своим телом, заставив ее ахнуть, задохнуться, когда она поняла, что и там он такой же большой, как везде. В горле ее застыло рыдание, глаза плотно зажмурились под напором его гигантского желания, ищущего вход в ее почти девическое тело.
Когда он вдруг достиг, казалось, недостижимого, скользнув глубоко внутрь, глаза у нее широко распахнулись. Вся неловкость исчезла, осталось единственное ощущение глубокого, удовлетворяющего наполнения. Что чувствовал Георгос, она не знала. Он по-прежнему стоял на коленях меж ее ног, подложив ладони под ее ягодицы, сосредоточившись на том месте, где их плоть слилась в одну. Лицо его было в тени, но по его неподвижности можно было предположить, что он молчаливо наслаждается их слиянием.
Его руки взяли ее за бедра и приподняли с кровати, притягивая к себе, в то время как он снова уселся на пятки. Голова откинулась назад с низким горловым стоном, лунный свет скользнул по его лицу, осветив искаженные сладостной мукой черты. Казалось, он испытывал боль, толчками продвигаясь в глубь нее, крепко прижимая ее к себе, словно жаждал, чтобы ее плоть полностью поглотила его, а потом отстраняя, чтобы слегка из нее выйти.
Иви не испытывала боли. Она испытывала глубокое наслаждение. Ее несло в штормовое море, то вздымая на гребень волны, то швыряя обратно вниз для того лишь, чтобы вознести вновь еще выше, чем раньше, все выше и выше. Ее тихие сладостные постанывания переросли почти в мучительные стоны, бедра извивались под его безжалостной хваткой, раскрытый рот втягивал воздух, глаза крепко зажмурились, и наслаждение стало действительно похоже на боль.
Не это ли он все время чувствовал? Ох нет, конечно же, нет. Он не смог бы выносить это так долго.
– Нет, нет, – застонала она, и вдруг ее охватило ощущение столь острое, столь пронзительное и восхитительное, что она вскрикнула, вцепилась в одеяло – ее накрыли пульсирующие, казавшиеся бесконечными волны наслаждения.
Она смутно поняла, что это и есть оргазм, вершина, желанный итог любовных игр. Она подозревала теперь, что никогда бы не испытала подобного е Леонидасом. В тот единственный раз она не чувствовала ничего похожего, его поцелуи и прикосновения не пробудили даже маленькой искорки настоящего возбуждения и желания.
