На мгновение ей показалось, что он готов отказаться. Он как будто задумался, не зная, как отнестись к ее словам. Наконец пожал плечами и сказал более мягким тоном:
— Вот и славно, — и решительно повел ее к танцевальной площадке.
И не успела она раскрыть рот, чтобы объяснить ему первые шаги, как он ловко вошел в круг танцующих, отлично поймав ритм.
— Вы мне солгали, — укорила она его, — вы отлично умеете вальсировать.
— А вы солгали мне, сказав, что не считаете меня дикарем, — уголки его губ дернулись кверху.
— Вовсе нет! — глаза ее вспыхнули. — Клянусь, майор Вудвард, я отнюдь не разделяю мнений моих соплеменников, тем более выраженных таким хамским образом. Я просто смутилась, решив, будто в зал попал индеец.
Он крепче обнял ее за талию, но тон его оставался весьма скептическим.
— Если бы вы не считали меня дикарем, вы бы не поверили так сразу, что я не умею танцевать вальс. Разве я ошибаюсь?
Но и это было только наполовину правдой, ибо он воспринял ее благородный порыв за очередное оскорбление. Губы у нее задрожали, и она отвернулась.
— Я просто поймала вас на слове, только и всего. Голос его потеплел.
— Простите, мадемуазель. Сегодняшние события сделали из меня совсем никудышного кавалера. Мир?
Она посмотрела на него с беспокойством, но, поняв, что он говорит искренне, согласилась:
— Мир.
Он улыбнулся, и вдруг странная дрожь пробежала у нее по спине. С тех пор, как они закружились в танце, она впервые ощутила у себя на талии тепло его рук и уловила исходящий от него тонкий аромат лавровишневой воды.
Хотя фигурой он обладал, безусловно, замечательной, особенно в форменном платье, с широкими плечами под синим сукном, в белых бриджах, обтягивающих его бедра, как перчатки, красавчиком его никто бы не назвал. Слишком резкими чертами обладало его грубо слепленное лицо. Скорее его можно было счесть привлекательным, даже притягательным, — как кажется притягательным необъезженный жеребец.
— Можно у вас кое-что спросить? — вдруг сказал он.
— Разумеется.
— Почему вы согласились со мной танцевать?
Она медлила с ответом. Сказать ему правду означало заново навлечь на себя обвинения, которыми он только что наградил ее. Поэтому она улыбнулась.
— Вы были единственным претендентом.
Он засмеялся. Этот тихий смех проник ей в самое сердце и там затаился. Она мысленно укорила себя за такую неуместную чувствительность. Почему она вспыхивает, как глупенькая монастырская послушница, от смеха этого американца? Ведь, помнится, ни один креол ни разу не заставлял ее краснеть.
