В янтарных глазах засветилась боль, Рэйвен плотно сжала губы. Ей не хотелось испортить чудесную верховую прогулку грустными воспоминаниями, она и так впервые за последнее время непрерывных проливных дождей выбралась покататься. К тому же она непозволительно долго находилась во власти печальных дум, порой доводивших ее до отчаяния. Жеребец мгновенно уловил перемену настроения Рэйвен, ее желание встряхнуться и тут же отреагировал, перейдя на галоп. Рэйвен не стала останавливать его. Она натянула свою маленькую шляпку на лоб, чтобы ее не снесло ветром, и Синнабар, словно птица, рванул вперед.
По узкой проселочной дороге, петлявшей среди холмов и полей в направлении из Лэндз-Энда в Пензанс, тряслась, поскрипывая, маленькая бричка, и Рэйвен, перемахнув на Синнабаре через невысокую каменную изгородь, отделявшую поле от дороги, заставила жеребца перейти на шаг, чтобы взглянуть, кто там едет. Узнав фигуру преподобного Парминстера, она издала еле слышный стон, но делать было нечего. Тощая, плохо кормленная кобыла пастора покорно плелась, таща за собой скрипучую повозку.
– Доброе утро, преподобный отец, – вежливо сказала Рэйвен, поравнявшись с бричкой. Синнабар повернул голову и презрительно зафыркал при виде утлой телеги и жалкой клячи.
Преподобный Парминстср взглянул на раскрасневшееся лицо красавицы, сидящей на возбужденно бьющем копытом жеребце, и его полные губы неодобрительно сжались.
– Вы не в трауре, мисс Бэрренкорт, – заметил он своим гнусавым голосом, напомнившим Рэйвен о мучительно скучных воскресных проповедях.
Она взглянула на свою темно-зеленую амазонку.
– Я-а… э-э-э…
– Дьявол неустанно подкарауливает тех, кто не следует заповедям Господним, – напомнил ей пастор. Его длинное, тонкое лицо излучало уверенность в собственной непогрешимости. – Предупреждаю вас, мисс Бэрренкорт, вам не избежать сплетен и пересудов, если вы снимете траур раньше срока. Вас осудят.
– Кто? Господь или вы? – гневно отрезала Рэйвен, слишком хорошо знавшая преподобного, чтобы смутиться от его поучений. Пусть думает что хочет.
Щеки преподобного побагровели.
– Я не стану укорять вас за дерзкий язык, дитя мое, потому что знаю: каждое ваше слово или поступок продиктованы скорбью. Но я намерен лично проследить, чтобы вы не свернули с праведного пути после смерти вашего отца.
– Вы полагаете, он плохо воспитал меня? – резко спросила Рэйвен, прекрасно зная, что так оно и было. Любой в этой части Корнуолла мог бы сказать, что Джеймс Бэрренкорт позволял своей дочери абсолютно все, вплоть до диких скачек на необузданном жеребце. Но Рэйвен знала и то, что ни одна душа не осудила бы его и не подумала бы о нем плохо. И арендаторы отца, и жители деревень, и рыбаки Сент-Айвза уважали и ценили этого доброго и честного человека, всегда готового прийти им на помощь.
