От изумления странный звук — не то хрип, не то крик — задрожал у него в горле. Он встал на онемевшие ноги и огляделся кругом. С дальнего конца погреба донесся рев вновь заработавшего масляного обогревателя. С бьющимся сердцем Скотт резко развернулся, в ужасе подумав, что паук вот-вот обрушится ему на голову.
Скотт долго крутился так на одном месте, с трудом удерживая в руках единственное оружие — тяжелую булавку. Наконец его осенило: паук уполз.
Скотт почувствовал огромное облегчение, и на него волной обрушилась усталость. Булавка вдруг показалась неподъемной и выпала из рук, с грохотом ударившись о деревянное дно коробки. Ноги подкосились, и Скотт свалился мешком, стукнувшись головой о булавку, которая только что спасла ему жизнь.
Некоторое время он лежал так, довольный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Паук ушел. Он его прогнал.
Но очень скоро радость омрачилась мыслью, что паук все же еще жив и, возможно, поджидает его на полу, готовый наброситься, как только Скотт вылезет из коробки. А может быть, паук опять караулит его под водогреем.
Скотт перевернулся на живот и уткнул лицо в руки. Чего он добился в итоге? На самом деле он все еще был во власти паука. Он не в силах всюду носить с собой булавку, а через день-другой вообще не сможет поднять ее.
Но даже если паук настолько испугался, что больше уже не решится напасть на него (во что Скотт ни капли не верил), все равно оставалось еще очень много проблем: через два дня опять будет нечего есть, с каждым днем становится все труднее доставать воду, каждый день приходится перекраивать и ушивать халат, нет никакой возможности выбраться из подвала... Но самое страшное — его постоянно, не отпуская, мучил страх перед тем, что должно было случиться в ночь с субботы на воскресенье.
Скотт с трудом встал на ноги и стал шарить в темноте руками, пока не нашел висевшую на петельках крышку коробки. Он перекинул ее и опустил на коробку. И вновь его окружила непроглядная тьма. «Что, если я задохнусь?» — подумал он. Нет, это его не волновало.
С тех пор как он стал совсем маленьким, ему постоянно приходилось убегать: от насилия, от угрозы физической расправы со стороны мужчин, мальчишек, кошек, птиц и теперь вот паука. А ужаснее всего, что бегством спасался и его разум: от жизни, от бесконечных проблем и страхов — он отступал, пятился, уворачивался, поддавался, сдавался, капитулировал.
Он все еще жил. Но было ли его существование разумным? Или оно было лишь инстинктивным выживанием? Да, он все еще боролся за еду, воду, но, может быть, эта борьба стала неизбежной, коль скоро он выбрал выживание? И главное, что ему хотелось знать: был ли он самостоятельной, что-то значащей личностью? Был ли он индивидуальностью? В чем заключался смысл его существования? В том, чтобы выжить, — и только?
