Когда Поплевкин утром собрался уже совсем уходить, он пристально поглядел на спящего, как бы желая перед своим уходом все-таки узнать, с кем он провел всю эту беспокойную ночь? И в эту самую минуту лежащий вдруг протяжно закричал во сне, вытянулся, с его плеча сползла шинель, и Поплевкин увидел, как среди сбившегося суконного вороха блеснул матовый офицерский погон. Поплевкин быстро сообразил, чем может окончиться встреча с офицером, если тот проснется, и пристально поглядел на него.
«Если проснется, ей-богу, хлопну чем-нибудь, – подумал Моргун, чувствуя, что мысли его начинают походить на тифозный бред. – Ведь проснется, сукин сын, и, наверно, оружие у него есть… Пристрелит за побег… Вот оно но чего, масло, довело!…»
Но офицер не шевелился больше. Бродяга прикинул, что добежать до ближайшего бархана – дело одной минуты. Он яростно ринулся вперед, вбивая ступни в песок, лег за бархан, отдышался и выглянул из-за песчаной гряды.
Офицер по-прежнему лежал ногами к потухшему костру, утренняя степь была страшной, синей и тесной, настолько, что казалось, душный горизонт лежит у самой головы спящего человека.
И Моргуну вдруг почему-то стало жалко лежавшего, ему захотелось крикнуть, разбудить офицера.
«Ведь пропадет ни за грош, – кругом Щеткин ходит. Найдут, сонного, стукнут. Так и пропадет сонный. А во сне, наверно, думает, что проснется, встанет… Ай, ай, что за жизнь пошла… Бабу тоже тогда убили… Да черт с тобой, лежи, лежи!… дожидайся смерти, коли такой дурной… Нечего тебя, офицера, жалеть. Да мне и не то, чтобы тебя жалко, а у меня вообще душа насчет всей судьбы… Ну, встань, встань, дурак! А уж меня тебе никак не достать, да…»
Развеселившийся Моргун помахал рукой в сторону офицера, сбежал с бархана и побрел наугад по степи. Из предосторожности время от времени он забирался в заросли саксаула и оттуда осматривался по сторонам.
Скоро Поплевкин увидел, что с той стороны, откуда он пришел, движется, почему-то очень медленно, короткая цепь всадников. Эта цепь в середине была разорвана, но такой пробел был заполнен чем-то меньшим, чем лошадь со всадником, но чем именно – Моргун не мог разглядеть. Он вспомнил киргизский обычай и лег животом на песок. Вереница всадников должна была сейчас, для лежащего бродяги, ясно и отчетливо обозначиться на горизонте. Он насчитал шесть человек на седлах. В прорыве цепочки шел, очевидно, пеший человек, вслед за которым двигались еще восемь всадников. Иногда всадники теряли строевой порядок движения, ехали кучей, и тогда пеший человек шел впереди.
