Гидеон заставил себя отвлечься от ее нежной плоти и вернуться к мысли о Канзасе, о бескрайних полях кукурузы и о ветре, гуляющем среди высоких стеблей, подобно неуловимому зверю. Если бы он однажды оказался там с Хани, жизнь для него, возможно, началась бы сызнова. Может быть, может быть… Эти слова стучали у него в мозгу как некий припев, отвлекая от растущего желания.
— Гидеон.
Он очнулся и стал снова ее целовать, но уже более настойчиво, коленом раздвигая ей ноги. Он что-то прошептал — она не расслышала, что именно, — и, заглушив ее вскрик поцелуем, осторожно вошел в нее.
— Медленно, — глухим голосом, будто разговаривая сам с собою, внушал Гидеон.
Своими большими руками он сжал ее бедра, направляя их в такт медленным и ритмичным движениям. Горячая волна снова захлестнула Хани. Она подчинилась ритму, заданному Гидеоном. Ее руки блуждали по широкой спине, грудь стала мокрой от его пота, пахнувшего мускусом, а имя любимого звучало как песня на ее губах.
Хани казалось, что она больше не выдержит напряжения, словно внутри у нее все туже закручивалась пружина. А потом эта пружина вдруг взорвалась — в то самое мгновение, как Гидеон содрогнулся и со стоном упал на нее, уткнувшись лицом ей в плечо.
В наступившей тишине Хани отчетливо слышала, как бьются их сердца — так, словно у них было одно сердце на двоих. Она знала, что никакое другое сердце не будет стучать в унисон с ее сердцем. Никогда.
Гидеон проснулся оттого, что волосы Хани щекотали его плечо.
— Прости, что разбудила тебя, — сказа ла она тихо.
— Ничего. — Он не сумел сделать свой голос помягче. Ему только что снилось, что он в тюрьме, на холодном каменном полу в одиночной камере, и огромная крыса-в тюрьме они вымахивали размером с кошку — пробежала у него по плечу.
В комнате было почти темно, в окно падал лишь слабый, колеблющийся свет двух уличных фонарей. Снизу, из салуна, доносились звуки музыки: оркестр играл какую-то незнакомую мелодию. Вот что значит провести столько времени в таком аду, как тюрьма в Миссури, думал Гидеон, уставившись в потолок. Жизнь течет своим чередом — одни пишут новые книги, сочиняют новые песни, занимаются любовью, а другие в это время сидят в холодных, темных одиночках.
Хани, примостившаяся у него под боком, шевельнулась, и мысли его потекли в другом направлении. Он только что занимался любовью с прекрасной женщиной. Такой страсти, с какой она отдалась ему, он еще не знал. Ему бы сейчас быть на седьмом небе от счастья. А он вместо этого проклинает себя за то, что потерял над собой контроль и лишил Хани невинности, не имея ничего, что можно предложить взамен.
