Спорстмен ошибался, считая, что девушки ушли. Они по-прежнему были в пещере, только не разговаривали.
Диалог их кончился вместе с одеванием, и обе занялись делами, которые требовали тишины. Мисс Гирдвуд читала книгу, по-видимому, том стихотворений; а ее кузина, захватившая все материалы для рисования, принялась делать набросок грота, который послужил им помещением для переодевания.
Когда девушки вышли из воды, в нее погрузилась Кезия. Теперь вода была такой глубокой, что полностью скрыла смуглую фигуру негритянки, так что никто не смог бы увидеть ее с берега.
Поплескавшись минут с десять, негритянка вернулась на берег; снова накинула свое льняное платье, выжала курчавые волосы, поправила платок и, поддавшись расслабляющему влиянию соленой воды, легла на сухой каменистый участок берега. И почти мгновенно уснула.
В таком виде находилось трио, когда исследователь, обнаружив, что продвижение вперед невозможно, повернул назад вдоль утесов. Молчание заставило его считать, что купавшиеся ушли.
Некоторое время это молчание продолжалось. Корнелия рисовала с большим усердием. Сцена была вполне достойна ее карандаша: три фигуры в том положении, в котором они оказались, представляли собой интересную картину. Девушка собиралась запечатлеть на память эту оригинальную сцену: хотя молодые леди иногда ускользали в одинокие места, такие экспедиции требовали определенной смелости.
Сидя на камне настолько далеко от прилива, сколько позволяли волны, Корнелия рисовала свою кузину, сидящую спиной к стене утеса, и темнокожую служанку с головой в тюрбане, которая вытянулась на берегу. Покрытый трещинами утес и расположенный под ним грот; темные нависающие скалы и круто уходящая вверх расселина – стороны этой расселины покрыты вьюнками и фантастической формы кустами – все это должно должно было появиться на рисунке.
Девушка заканчивала рисунок, когда ее кузина издала восклицание.
Джули уже некоторое время быстро перелистывала книгу – либо в нетерпении, либо в разочаровании ее содержанием.
Временами она останавливалась, прочитывала несколько строк и двигалась дальше, словно искала чего-нибудь получше.
Наконец она бросила том на песок и воскликнула:
– Вздор!
– Кто?
– Теннисон.
– Ты, конечно, шутишь? Божественный Теннисон – поэт поэтов нашего века!
– Поэт века! Такого нет!
– Что? А Лонгфелло?
– То же самое. Американское издание, разбавленное, если только такое возможно. Поэты называется! Рифмоплеты, создатели мелких мыслей в длинных гекзаметрах. У обоих нет ничего, что вызвало бы малейшую эмоцию!
