– На даче других не бывает, – небрежно роняю я. – Только полевые.
Надя внимательно смотрит в мои честные глаза.
– Я тоже с тобой пойду, – объявляет она.
По-моему, мне не верят. Возможно, даже подозревают, что я замыслил утопить негодяя в проруби.
Встаём, одеваемся – и начинается торжественный вынос. Во внешнюю тьму, где плач и скрежет зубовный. Снова подвожу фанерку под горловину и, приподняв стеклянную темницу (хм… какая же темница, если стеклянная?), обнаруживаю, что и впрямь предотвратил побег. Краска с пола съедена. На полмиллиметра в доску углубился, мерзавец! Придётся теперь этот кружок закрашивать.
Вскоре выясняется, что внешняя тьма давно рассеялась. Снаружи светло и снежно. Лёгкий утренний морозец. Поравнявшись с соседской верандой… Здесь, пожалуй, следует кое-что пояснить: когда межевали участки, их, с общего согласия, нарезали узкими полосками – так, чтобы каждый дачник имел выход к озеру. Поэтому и до соседа справа, и до соседа слева – рукой подать. Так вот, поравнявшись с чужой верандой, украшенной заиндевелым амбарным замком, я теряю равновесие – и пахан, протолкнувшись в образовавшуюся между стеклом и фанеркой щель, шлёпается в сугроб. Увязая по брюшко в снегу, он тем не менее с отменным проворством одолевает полтора метра до деревянного строения и стремительно уходит под фундамент. Накрыть беглеца банкой не удаётся.
– Как бы он там не простыл, – задумчиво говорит Надя.
– Как бы он не вернулся, – ворчливо отзываюсь я. – Дачи-то рядом…
* * *
Старенькая у нас печурка, но хороша, хороша. Тяга у неё – турбореактивная. Правда с норовом печка. Пока разгорается, надо сидеть и смотреть, как она это делает. Чуть отвернёшься – обидится и погаснет. И чайник у нас со свистком.
А в поленнице опять кто-то скребётся.
Озадаченно смотрим друг на друга.
– Когда успел?
– Думаешь, он?
Хотя, собственно, почему бы и нет? Времени, конечно, прошло немного, но у них ведь там наверняка под участками от дома к дому сплошные норы, бункеры, катакомбы…
– Да чего мы гадаем-то? Возьмём сейчас и проверим.
Ставлю банку на рычажок перед самой поленницей и возвращаюсь к прерванному чаепитию.
– А мне, представляешь, под утро снились мыши и танки.
– Маленький! – сочувствует Надя.
– Ну мыши – понятно, а танки с чего? – в недоумении продолжаю я. – И ладно бы нынешние – эти могли из моей армейской службы приползти, а то ведь немецкие, времён Второй мировой. И мышки…
– Маленькие! – сочувствует Надя.
– Маленькие-то маленькие… – Фразу мне закончить не суждено.
