У нее был огромный, непомерно огромный нос, и Никита Ваганов, открыто оскорбляющий женщину, чистой свою совесть считать мог только потому, что Бубенцова терроризировала всю редакцию, особенно молодых и неопытных сотрудников. Она с них три шкуры сдирала, она их делала мокрыми мартышками, гоняя по пять раз в отдел и к себе из-за одной, только на ее взгляд, неудачной фразы. Она не пропускала работы молодых, она могла нарочно подпортить хороший фельетон старейшего в редакции работника – фельетониста Евг. Попова, она способна была на убийство, эта Бубенцова. Но в целом она была хорошим работником – это надо признать.
– Считаешь себя неуязвимым, Ваганов? – тихо и медленно спросила Бубенцова. – Думаешь, до тебя нельзя рукой достать? Не ошибись, Ваганов!
Он умоляюще протянул руки:
– О, лучшая из ответственных секретарей, я пламенею!
Таких, как Вика Бубенцова, полагалось слегка убивать; дятлоподобная недавно зарезала на корню очерк Нелли Озеровой, хороший очерк, написанный втайне, естественно, самим Никитой Вагановым. Бубенцова издевалась над Нелли Озеровой часа два, разбирая очерк по слову, каждое подчеркнула красным карандашом, остолбила вопросительными и восклицательными знаками, хотя наверняка узнала по стилю вагановскую руку… Впрочем, Виктория Викторовна Бубенцова не относилась к числу тех людей, которые оказали заметное влияние на дальнейшую жизнь Никиты Ваганова.
– О, лучшая из секретарей, я пламенею и падаю! С такой, как у тебя, фигурой, Вика, не работают в секретариате, ей-богу, клянусь потрохами. Будь я романистом, сказал бы: от твоей талии у меня сохнет во рту. – Он осмотрелся, показывая, что не хочет, чтобы их подслушивали. – Жизнь за ночь с тобой, а, Вика? Залобзаю твою восхитительную грудь, ей-ей! Ась?
Он мощно оскорбил Бубенцову, проехавшись по ее дятлоподобному лицу, но треп о действительно прекрасной фигуре сделал свое дело: злая, как упырь, женщина сверкала черненькими, действительно как у дятла, глазами, но таяла, видит бог, таяла оттого, что такой молодец, как Никита Ваганов, был не прочь забраться к ней в постель.
– Я работаю! – прохрипела она, искуривающая за день больше пачки сигарет. – Не мешай, Ваганов.
– Хорошо! Созидайте.
– Ваганов!
– Созидайте, созидайте!
– Иди прочь, Ваганов!
– Ушел прочь.
Легко сказать ушел, а куда? Ведь сейчас была у Никиты Ваганова минута передышки, отдыха, а главное – думанья, напряженного думанья, когда от принятого решения зависела – ни мало ни много – вся дальнейшая жизнь, – это он прошептал себе под нос, Никита Ваганов, стоя в редакционном коридоре.
