Любостай | страница 36
И вот появились на заулке работники: Самсонов и Чернобесов. Гришаня ласковый, улыбчивый, безотказный, лататель деревенских прорех, на словах у него все ладно, все хорошо: «Ой, Лешка, лесу наваляю, трактором выдернем. Это все лабуда. Утречком, значит, встану, бревно-другое поставлю, верно?»
Чернобесов – реалист. Лицо длинное, худое, нагое какое-то, с задумчивыми нагими белесыми глазами, в которых постоянно не то грусть, не то подозрение озадаченного человека, коему не пришелся по уму незваный гость. И вот он пристально, с навязчивой грустью смотрит на тебя, вопрошая молча, чего тебе, дескать, надобно, братец? И вот чуешь этот взгляд, и тебе неловко и стыдно за себя, что ты вот такой ненужный на свете и неприбранный мужичонко с пустыми никчемными руками и странным занятием. Еще по приезде, когда Бурнашов принялся конопатить избу, готовясь к грядущей зиме, подошел сосед Чернобесов и, запрокинув голову, глядя на стоптанные полуботинки писателя, спросил вдруг: «А что-то, парень, ты на русского не смахиваешь?» – «Кто же я, по-твоему?» – весело откликнулся Бурнашов. «А кто тебя знает. Забрался в глушь. Может, ты шпион».
Самсонов и Чернобесов сходятся в одном: оба и в жару ходят в широких мохнатых валенках, кои словно бы сшиты из толстой шинели, до того они поизносились, а по сморщенным голяшкам нашиты частые кожаные заплаты. На передах галоши великаньего размера, клеенные домашним способом из камеры.
И вот плотники тюкают блескучими топорами без устали, лишь редко отвлекаясь, чтобы раскурить соску. Скворцы поют, чистятся, смотрят вниз, черные, сверкающие, будто лаковые. Бурнашов, присев на ошкуренное бревно, говорит, дескать, скворцы поют.
Оптимист: «Да, Лешка, скворцы. Такая лабуда. Ты скворечник им, Лешка. Правда, они молодцы, овощь щиплют, помидоры все склюют. Такие они наши помощники, бог их наслал».
Реалист: «Птица ничего. И помидоры не клюет. Эту гадость никто есть не станет, потому как гадость и ничего больше. И чего скворцу эта гадость?»
Оптимист: «Лешка, лесу наваляем, вывезем, чего хошь сделаем. Ты на нас положись. Без обману чтоб».
Реалист: «Я на себе таскать не буду. Если на горке лес готовый будет, то стану хлев рубить».
Оптимист: «Ты не слушай его, Лешка. Лабуда все. По утречку в охотку. Это раньше мужик ящик за плечи со струментом, горбушку хлеба – и идешь по земле, кому чего. А тут рядом – и не хотят. Заелись, Лешка, прямо тебе скажу – заелись. Другие времена, Лешка, никому ничего. Кто ухлопался здоровьем, годы не те, а кому и ничего не надо. Лень раньше их родилась. Вот такие дела, Лешка».