Блуд на крови. Книга вторая | страница 58
Ей хотелось в одно и то же время с лютой, истинно звериной жестокостью расправиться с изменщиком и любить его нежно, самоуниженно, забывая о стыде, доходя до крайних степеней разврата и унижения.
Вдруг она вздрогнула: в коридоре послышались быстрые легкие шаги и стук закрываемой двери внизу.
— Эта женщина ушла, — глухо произнесла Анюта — Но это ничего не меняет. Я так устала от страданий. Господи, прости меня, больше не могу. Я знаю, где револьер…
Она чиркнула серником, зажгла две свечи, стоявшие в подсвечнике. Выдвинула верхний ящик. Там желтовато блестел четырехзарядный «Кловерлиф» — новейшая модель Кольта. Анюта написала на большом листе бумаги, нервно вдавливая карандаш: «Семен Францевич, умираю, помолюсь за вас Пошли Господь вам счастья. А.».
Она приставила револьвер к груди, чуть ниже соска, с силой нажала на курок. Выстрела не последовало. Еще, еще нажимала несчастная женщина — «Кловерлиф» не стрелял. Тогда Анюта стала нервно вертеть оружие и, наконец, сняла с предохранителя. Направила в потолок — надавила на курок раз, затем другой. Прогремели два выстрела, с потолка посыпалась легкая пыль.
Дверь тут же распахнулась. В распахнутом халате стоял встревоженный Малевский:
— Не безобразничай! Ты мне не жена, чтобы распоряжаться моей свободой. Дай сюда револьвер! — и он, шагнув вперед, протянул руку.
Вдруг страшная мысль пронеслась в ее сознании. С легкой улыбкой она сказала:
— Теперь мы уже никогда не изменим друг другу! — и выстрелила почти в упор. Малевский повалился вперед, стукнулся головой о кресло. Анюта направила «Кловерлиф» в затылок и выпустила еще одну пулю.
Тело дернулось, мелко забилось в предсмертных судорогах. Вокруг головы расползалась большая лужа черной крови.
— Прощай, милый! Прощай моя большая любовь…— шепотом произнесла Анюта. Чтобы запечатлеть последний поцелуй на устах убитого, она встала на колени, перевернула голову и в ужасе отпрянула. Еще минуту назад блиставшее красотой лицо, превратилось в бесформенную кровавую маску.
Анюта быстро, не раздумывая, вставила дуло револьвера себе в рот, нажала на курок. Выстрела не последовало — кончились патроны.
В тот же миг в кабинет вбежала прислуга. Герасим приказал:
— Лизавета, несись в полицию. А я эту потаскуху постерегу, — и он грубо вырвал из рук Анюты «Кловерлиф».
ЭПИЛОГ
На судебном процессе обвинитель Плющик-Плющевский, картино вздымал руки, пытался внушить присяжным, что «убийство всегда есть убийство, ибо оно лишает человека священного дара — жизни». Как-то особенно ласково поглядывая и в зал, и на присяжных, обвинитель торжественно произносил:
