– А что он умеет?
– Ну, показывает, например, как валяется пьяный. Лает по заказу, делает сальто. Но дайте ему понюхать перчатку или носовой платок, и он отыщет владельца даже на крыше соседнего дома. Как это ему удается, не знаю.
– Наверное, по запаху, – предположил Уильямс.
Где-то за столом прозвучал обрывок мелодии. Кто-то играл на саксофоне. Играл очень громко, но прозвучало всего несколько тактов.
– Что это? – спросил Крейн.
– А, – махнул рукой бармен, – один музыкант. Их тут целая компания.
Крейн грыз хрустящий картофель.
– Кстати, – сказал он, обращаясь к О'Малли, – помнишь, нам говорили, что Сэм иногда заходит в "Каверн?".
– Трубач-то? – спросил О'Малли.
– Вы говорите о Сэме Удони? – вмешался бармен. – Он раньше играл у Валли.
– Хотелось бы повидаться со стариной Сэмом, – сказал Крейн, допил виски и спустился на грешную землю с высокого табурета.
– Вы можете увидиться с ним хоть сейчас. Только я не уверен, что он сможет поговорить с вами.
– А в чем дело? – поинтересовался Крейн.
– Джин плюс марихуана. Когда их смешивают, разговор не клеется.
– Дьявол, – покачал головой Крейн, – вот не думал, что старина Сэм этим балуется.
Бармен взял у него десятидолларовую ассигнацию, подержал, изучая ее, поверх кассового аппарата и нерешительно нажал три кнопки. В окошечке кассы появились три цифры: 4.20. Копаясь с мелочью, бармен сокрушался:
– По-моему, все музыканты курят это зелье. – Он дал Крейну пятидолларовую бумажку, три монетки по двадцать пять центов и пятицентовик.
– Может быть, за той стенкой найдется и для нас столик? – Две монетки по двадцать пять центов выпали из руки Крейна и покатились по стойке.
– Вполне возможно, – бармен смахнул мелочь в ящик. – В соседней комнате полно пустых столов.
– Может быть, вы принесете нам туда пинту ирландского и сифон? – Крейн увидел в зеркале свое отражение. Синяк под левым глазом, ссадина на виске, длинная царапина под ухом.
– Кварту, – поправил О'Малли. – Надо подготовиться к вечеринке на крыше.
– Тай! – гаркнул хозяин. Тот, выскочив им навстречу, шарахнулся в сторону и закатил раскосые глаза. Его белая куртка была покрыта пятнами.
Дым, как тонкая серая шелковая ткань, клубился под тусклой лампочкой и делал почти неразличимыми фигуры мужчин, сидевших вокруг стола, что стоял в центре.
– Фу-у, – проворчал Уильямс, – словно туман на Нот-Ривэр.
Наконец, глаза привыкли к полумраку. Шесть голов склонились перед седьмой, совершенно лысой головой толстяка, восседавшего на столе, скрестив по-турецки ноги и сложив руки на груди. Он был воплощение покоя. Он не курил, остальные курили.
