И вот они там сидят, и он намекает ей, что неплохо было бы… — ну понятно чего. А она делает вид, что не понимает, о чем он, и в то же время показывает, что прекрасно все понимает, — у нее образ такой, в котором бесконечные наивность и глупость тесно переплетены с бесстыдством и порочностью. И он ее куда-нибудь привозит, где, кроме них, никого нет. А она еще по пути спрашивает провокационно, не собирается ли он воспользоваться слабостью молодой неопытной наивной девушки, — вызывая у него ухмылку.
А потом они оказываются где-нибудь один на один и он говорит ей повелительно, чтобы она раздевалась. И она снова распахивает недоуменно глаза, хлопая длинными, старательно загнутыми ресницами, — и смотрит, как он расстегивает черную рубашку с золотыми версачевскими пуговками, под которой оказывается всегда так ее возбуждающая волосатая грудь. А она не сводит с него взгляда, который говорит, что она тоже хочет этого, — и нерешительно произносит, что так нельзя, она не готова, она не ждала, и вообще… А он догадывается, что это игра, — и повторяет, чтобы она раздевалась, или он сделает это сам.
И тогда она встает обреченно, не отворачиваясь, и расстегивает топик, обнажая небольшую высокую грудь, которой так гордится, — и, присев, расстегивает тканевые полусапожки с тонкой металлической полоской спереди и на высоких каблуках. В них жарковато летом, но уж очень красивая и дорогая вещь — да и искусство требует жертв. А когда она поднимает глаза, он уже голый совсем, и у него там все такое большое и напряженное — таких, как он, возбуждает женская слабость. И она по-прежнему изображает нерешительность и, может даже, слабый испуг, она пытается скрыть желание и поворачивается к нему нахально-глянцевой попкой, стягивая шорты вместе с колготками, наклоняясь, зная, что он видит сейчас и куда смотрит. А потом, дав ему все рассмотреть, поворачивается обратно. Демонстрируя свое кукольное тело — такое же розовое, аппетитное, упругое, словно резиновое.
А потом… Наверное, он бы уже сидел на кровати — там ведь была бы кровать, куда он ее должен был привезти. Сидел бы и ждал, пока она разденется, — и показал бы жестом, чтобы она подошла. Такой бы не стал подходить сам, не стал бы гладить, пока она раздевается, тем более целовать, даже в шею, — нет, он точно был властный, привыкший командовать женщинами. И он бы ее поманил пальцем, и она бы пошла покорно, зная, что это его еще больше возбуждает. Она бы подошла и встала перед ним, не касаясь его — и Он бы е? не касался. Он бы не стал проводить рукой по телу, сжимать крепкую грудь. Нет, такой бы расставил ноги и показал бы, чтобы она встала на колени, а потом бы еще и голову ее наклонил, заметив показное замешательство.
