Покинув Нью-Йорк, он неожиданно обнаружил, что вполне приспособлен для жизни под открытым небом. В лесах или среди скал Илья чувствовал себя так же свободно, как в лабиринте Чайна-тауна. Но больше всего он полюбил пустыню. Впервые увидев бесконечные пески, Остерман испытал ветхозаветный трепет. Он сначала ощутил себя Иосифом, которого коварные братья бросили подыхать среди барханов, а потом — Моисеем, ведущим народ свой к Земле обетованной. Впрочем, на месте Моисея Илья не стал бы возиться сорок лет с этим маршрутом. Он вел бы колонну по ночам, когда не так жарко и когда можно прокладывать путь по звездам.
Тот, кто называет пустыню мертвой, безжизненной, никогда не видел, как она оживает после захода солнца. Куда-то исчезает пыль, весь день закрывавшая горизонт своим полупрозрачным занавесом, и воздух понемногу заполняется новыми звуками — это просыпаются невидимые насекомые. Илья не знал, как их назвать, да и не видел никогда. Наверно, что-то вроде сверчков. И вот они начинают скрипеть, трещать, повизгивать, и под этот аккомпанемент над голыми горами разливается серебристое сияние. Еще минута полной темноты — и восходит луна. Пустыню заливает холодный свет, и черные длинные тени протягиваются со всех сторон.
А над головой уже наклонился знакомый ковшик Большой Медведицы, и, значит, вон там север, там запад, а нам — сюда.
Из лошадей, которые достались после стычки на перевале, Илья выбрал самую смирную кобылу. Он ехал позади фургона, рядом с Кардосо. Тот зевал и кутался в пончо.
— Вам холодно? — спросил Илья.
— Понимаю, что это выглядит странно, но меня иногда знобит даже в жару.
— Ничего странного. Вам надо как-нибудь при случае обратиться к врачу. Я слышал, что от лихорадки помогает хинин.
— Возможно. Но я привык к другим медикаментам. — Кардосо достал фляжку в чехле, расшитом бисером. — Текила. Не желаете?
— Спасибо, у меня виски.
Они чокнулись фляжками. Из фургона послышался сонный голос Кирилла:
— Когда увидите на небе две луны, дайте знать.
Илья подмигнул Кардосо, и они чокнулись еще раз.
— Мой друг — поборник трезвости и целомудрия, — сказал Остерман. — Но я прощаю ему эти слабости, поскольку и сам несовершенен.
— Все мы не без греха.
Один глоток виски имеет удивительное свойство — он никогда не бывает один. Сразу за ним следует второй, и только после третьего можно продолжить беседу. И, хотя Илью клонило в сон, он не мог удержаться от расспросов.
— Помните о своих планах, Дэвид? Вы собирались взять реванш. Предлагаю сесть за первый же карточный стол, как только приедем в Тирби.
