Шаховский выслушал весь этот бред и радостно попрыгал к Горностаевой. Я пожелал, чтобы все у них получилось.
А сам поехал в 46-ю больницу, где одновременно, хотя и в разных палатах, лежали Повзло и Агеева.
Николай чувствовал себя неплохо, рассказал, что вчера ел куру-гриль и салат оливье, запивая все это томатным соком из пакета.
Агеева, в отличие от Повзло, почему-то лежала в индивидуальной палате. Она была одета в цветастый халатик, разрисованный неизвестными мне, но, видимо, известными Агеевой животными, и была похожа на домработницу, прилегшую отдохнуть после протирки рояля.
— Ах, Лешенька! — сказала она. — По-моему, я умираю.
— Понос? — спросил я участливо.
— Сердце. Тахикардия, наверное. Дайте вашу руку. Вы должны это почувствовать.
Она взяла мою руку и положила себе на грудь.
— Чувствуете? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— Ну, как же, — сказала Агеева, — это, наверное, халат мешает. — И убрала мешавшую правильной диагностике болезни ткань.
— Чувствую-чувствую, — сказал я, испугавшись, что мое независимое расследование может остановиться, едва начавшись, — ужасная тахикардия. Но вы мне лучше скажите, что вы вчера ели?
— Разве я ем, — ответила Агеева. — В моем возрасте есть нельзя.
Я попытался вспомнить возраст Агеевой — что-то за сорок. Решил, что еще в самый раз, но взял себя в руки — настоящий расследователь, как учит Обнорский, должен помнить, что сначала расследование, а бабы — потом, так сказать, в качестве приза.
— Марина Борисовна, не отвлекайтесь, — попросил я. — Так что вы вчера ели?
— Рагу. Немножко. Два раза. Салатик витаминный. Две оладушки. Пирожок с мясом.
— А кто с вами обедал?
— Да масса народу. За моим столиком — Горностаева, Соболина и Соболин.
За соседним — Повзло с какими-то мужиками. Еще, по-моему, Спозаранник с Гвичией заходили…
* * *
В реанимацию к Соболину меня не пустили, хотя и сказали, что его состояние уже не внушает опасений и уже завтра его переведут в общую палату. Я попытался выяснить, чем отравился Соболин, — мышьяк, там, цианистый калий или еще какая гадость? Но мне сказали, что никаких мышьяков или цианидов в Соболине сроду не было. Простое пищевое отравление, ну, в крайнем случае, какой-нибудь органический яд.
— Жалко, — сказал я по-прежнему сопровождавшему меня стажеру Тере, — что это не мышьяк.
— Яа, — сказал стажер.
— Вот если бы это был мышьяк, — продолжил я свои размышления вслух, — мы бы с тобой в два счета доказали, что это было преднамеренное отравление.
