«Что ж, – думала я, вновь и вновь погружаясь с головой в прозрачную ультрамариновую, пронизанную солнечными лучами бездну, – об этих сильных чувствах написано столько книг и снято фильмов, что, видимо, пришло время и мне испытать все на своей шкуре, а точнее – на сердце. Оно ведь еще такое молодое, здоровое, неискушенное и, конечно же, распахнутое настежь для любви».
Ближе к вечеру, когда я, разомлев от жары и воды и просто валясь с ног от усталости, подбрела к кафе, где пахло костром и жареным мясом (вечный, неистребимый шашлычный запах всех черноморских пляжей), ко мне за столик подсел высокий тощий молодящийся старик, похожий на итальянца, смуглый, одетый в джинсовые голубые шорты и белую батистовую сорочку. Аккуратная и маленькая голова его сверкала на солнце, как серебряный наперсток.
– Значит, так, – заявил он мне с армянским акцентом, – сиди и не двигайся. Попробуешь сбежать еще раз – не доживешь до вечера, а твои кишки будут бултыхаться в морской воде, как рыбьи потроха…
Я бы, наверное, поседела от страха (если бы умела) – настолько зло и жестко это было мне сказано.
– В-в-вы меня с кем-то спутали… – проблеяла я, заикаясь и чувствуя, как, начиная от затылка к спине и вдоль по позвоночнику, бегут волны животного, ледяного страха. – Я в-вас н-н-не знаю…
– Даже если бы ты срезала свои волосы, я бы узнал тебя из тысячи… Где то, что ты забрала из библиотеки? Говори, ведь я не шучу. Смерть Мисропяна на твоей совести. – И тут он грязно выругался. – Неужели ты думала, что все вокруг слепые? Ты же не серая мышка… Вставай и иди за мной. В тихом месте, где никого не будет, ты мне спокойно расскажешь, куда спрятала товар. Если будешь молчать, мои ребята заставят тебя говорить, даже если твой рот будет занят чем-то очень горячим. Тем более что ты им давно нравишься, они, можно сказать, всю жизнь мечтали о такой… – тут он снова выругался, – как ты.
Я бы, может, поняла еще, что все это происходит со мной потому, что на мне чужая одежда, которая привлекает вполне конкретных людей, с которыми у Пунш, вероятно, были какие-то общие дела. Но сегодня-то я в белом кимоно, которое мне подарила мама! Это моя одежда! Следовательно, я – это я, а не Пунш, и не собираюсь отвечать за ее поступки.
Но вот здесь моей злости не хватило, чтобы выдать все, что я тогда подумала, этому «итальянцу» вслух – у меня отнялся язык.
Так и не притронувшись к жареной форели, от которой исходил такой дивный аромат, что казалось невероятным уйти вот так, оставив ее на съедение распаренным и смертельно уставшим официанткам-сомнамбулам, я, едва передвигая ноги, поплелась за незнакомцем, проклиная ту силу, которая, я знаю, существовала и которая толкнула меня в спину тем странным, нервозным утром, когда я приняла решение лететь в Адлер…
