– ...сегодня вечером не получится. Нет, точно. – Он сделал паузу, слушая голос в трубке. – Нет, не могу объяснить, – сказал он. – Это важно... придется поверить мне на слово... – Затем, должно быть, последовали какие-то выражения недовольства, потому что Харди пробормотал что-то, что звучало как утешение, пару раз проскользнуло слово «зайка».
Закончив разговор, Харди вернулся ко мне, старательно сохраняя непроницаемое выражение на лице. Я знаю, мне бы почувствовать себя виноватой за то, что из-за меня сорвались его планы на вечер, тем более что они были связаны с девушкой. Но я своей вины не чувствовала. Я все про себя знала: я бессовестная и мелочная, потому что до смерти была рада тому, как все обернулось.
Занятия математикой продолжились. Мы склонились над столом, почти касаясь друг друга головами. На улице сгущались сумерки, а мы сидели в трейлере, словно в каком-то коконе. Отсутствие Каррингтон было мне как-то непривычно, но зато без нее было очень спокойно.
Нам доставили пиццу, и мы быстро ее съели, загибая края дымящихся треугольников, чтобы удержать тягучие полоски сыра.
– Ну как... – сказал Харди как-то уж слишком небрежно, – все еще гуляешь с Гиллом Минеи?
Я не разговаривала с Гиллом уже несколько месяцев, не из-за неприязни к нему, а потому, что наша хрупкая связь с началом лета распалась сама собой. Я отрицательно покачала головой:
– Нет, мы просто друзья. А ты как? С кем-нибудь встречаешься?
– Да так, ничего особенного. – Харди сделал глоток холодного чаю и остановил на мне задумчивый взгляд. – Либерти... ты обращала внимание мамы на то, сколько времени ты проводишь с ребенком?
– Что ты имеешь в виду?
Он укоризненно посмотрел на меня.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. То, что с ребенком нянчишься ты. То, что ты с ней ночи не спишь. Такое впечатление, что она тебе дочь, а не сестра. Эта нагрузка тебе не по силам. Тебе нужно время на себя... на развлечения... на то, чтобы общаться с девочками. И с мальчиками. – Он, протянув руку, коснулся моего лица, скользнул большим пальцем по розовеющему холмику моей щеки. – У тебя очень усталый вид, – прошептал он. – Мне от этого хочется... – Он остановился на полуслове.
Между нами установилась мертвая зыбь молчания. На поверхности тревога, а внизу – стремнина. Мне хотелось так много сказать ему.... Как меня беспокоит мамина холодность по отношению к ребенку, спросить, не виновата ли я перед ней в том, что каким-то образом отняла у нее Каррингтон, или я просто заняла пустующее место? Хотелось, чтобы он знал о моих желаниях и моем страхе никогда не встретить человека, которого бы я любила так же, как люблю его.
