– А они надо мной смеялись, когда я на перемене рисовал, мадемуазель! Вот дураки! У меня что, не хватит времени для подобной чепухи! – он хитро посмотрел на меня.
Мы повернули на бугристую тропинку, по которой обычно гоняли домой с поля коров и которая вела к нашей рощице за песчаной отмелью. Роща была не видна с дороги, и никто не ходил туда. Сюда мы приезжали, когда нам надо было серьезно обсудить то, о чем нельзя было говорить, где попало.
Я сняла туфли и задрала подол ситцевого сарафана. Вода была ледяная, а камешки на дне скользкими, но мы благополучно перебрались на другую сторону и очутились в своем укрытии.
Тут было сейчас просто волшебно, и мы нашли чудесную полянку, освещенную солнцем, проникавшим сквозь деревья, за верхушками которых можно было разглядеть высокий шпиль церкви Сен-Виктор. Гастон бросился на землю и, обхватив руками колени, торжественно сообщил:
– Я готов вас слушать, мадемуазель Клэр.
Я набрала побольше воздуха.
– Все хорошо, Гастон. Выставка прошла удачно, в основном благодаря тебе.
Он захлопал в ладоши, и его карие глаза заблестели.
– Вы же этого очень хотели! Я так рад за вас! Я каждую ночь молился, чтобы у моей мадемуазель был огромный успех. А мой портрет? Я что теперь такой же знаменитый, как Мона Лиза?
– Ох, Гастон! Боюсь, тебе придется немного подождать, пока меня начнут упоминать в одном ряду с Леонардо, но с твоей помощью начало положено.
– А меня кто-нибудь купил? – спросил он тоном собственника.
– Нет... предложений было много, но я не собираюсь продавать портрет.
– Но почему, мадемуазель? – лицо Гастона вытянулось от огорчения. – Я бы хотел висеть у кого-нибудь на стене, и чтобы все говорили, «какой красивый молодой человек. Он, наверное, ужасно терпеливый, раз смог просидеть столько времени».
– Ни один человек ни слова не сказал о твоем терпении, мой милый. И как мне ни неприятно тебе об этом напоминать, но ты не сидел, а стоял.
– Неприятно говорить? А почему...
– Не имеет значения! В общем я оставила портрет у себя.
– Но, мадемуазель, у вас же я и так есть! Вы можете нарисовать меня еще и тогда вы разбогатеете!
– Вот оно что, оказывается, ты печешься о моем достатке! Я-то подумала, что тебе хочется, чтобы твоей физиономией обклеили всю Англию, как афишей.
Гастон захихикал, но потом вновь призадумался, видимо, ему пришла в голову какая-то новая идея.
– Зато теперь вы прославитесь, мадемуазель. Вам больше не надо будет приезжать в нашу бедную маленькую деревню, у вас будет большой-большой дом, и в нем много комнат, и люди, которые будут для вас готовить и...
