И это тоже, по-видимому, было шуткой, ибо волосы в его огромных ноздрях затрепетали от сдерживаемого смеха.
Кэмпион с готовностью улыбнулась. Брат шаркнул ногами по полу. Отец переводил взгляд с Кэмпион на Скэммелла, и на его массивном лице играла едва заметная, затаенная усмешка. Кэмпион хорошо знала эту усмешку, и в ее сознании она связывалась с жестокостью. Отец был жестоким человеком, хотя и верил, что жестокость — во благо. Особенно по отношению к детям, которых следует силой заставлять принять милость Господа.
Смущенный наступившей паузой, Мэттью Слайз повернулся к гостю.
— Я слышал, брат, город благословен Господом.
— Воистину так, — с готовностью поддакнул Скэммелл. — Господь в Лондоне творит великие дела, мисс Слайз.
И снова он обращался к ней, а она слушала, изображая, что ей очень интересно, что же произошло в Лондоне после отъезда короля и перехода управления к восставшему парламенту. Воскресенья соблюдаются, как подобает, театры закрыты, равно как и медвежьи садки и парки развлечений. Паства Господня щедро пополняется все новыми и новыми душами, заметил Скэммелл.
— Аминь, аминь, — проговорил Мэттью Слайз.
— Да благословенно будет имя Твое, — сказал Эбенизер.
— Зло искореняется! — Скэммелл поднял брови, желая придать особый вес рассказу о том, как обнаружили двух католических священников, которые тайком пробрались в Лондон с континента, чтобы проповедовать в маленькой подпольной католической общине. Их пытали, потом повесили.
— На глазах у толпы славных пуритан.
— Аминь, — сказал Мэттью Слайз.
— Воистину, воистину — Сэмьюэл Скэммелл задумчиво кивнул. — И я тоже участвовал в искоренении зла.
Он ждал заинтересованной реакции. Эбенизер задал необходимый вопрос, а ответ Скэммелла снова предназначался для ушей Кэмпион.
— Это жена одного из моих работников. Прачка, неряха. У меня была причина заглянуть в их дом, и что бы вы думали?
— Что? — спросила она недоуменно.
— Там был портрет Уильяма Лода! — Скэммелл произнес эти слова драматически. Эбенизер ахнул. Уильямом Лодом звали заключенного в темницу архиепископа Кентерберийского, ненавистного пуританам тем, что он так красиво отделывал церкви и выступал за пышные обряды, которые, по их мнению, были подражанием Риму. Скэммелл сказал, что портрет освещали две свечи. Он поинтересовался, известно ли ей, кто изображен на картине. Оказалось, что она знала, и, более того, заявила, что Лод — хороший человек!
— Что же ты сделал, брат? — спросил Эбенизер.
