Теперь папа скажет, что я неумеха. Прячу дурацкий рисунок под груду журналов.
Заметил!? К счастью, нет! Папа на меня не смотрит, он сидит, обняв маму, и слушает, как она рассказывает ему про свою кафедру. Про кафедру не интересно. Но пусть говорят, я как раз успею дорисовать мадмуазель Рапид.
Почему— то Ленка всегда оказывается права.
Сказала, что с мальчишками хуже учиться. И точно. Они без конца бегают, дерутся, обзываются.
Правда, раньше я в классе была самая плохая. После Кутыковой, конечно. А теперь — Обезьяна хуже, он все время кривляется, Петя-петин — двоечник, Вихров и Макаров — хулиганы! И потом, мне бабушка новое платье сшила совсем как у Таички Морозовой: шерстяное, воротник стоечкой, юбка в складку. В таком платье просто невозможно быть самой плохой. Даже чистописание в таком платье получается красивее. Но все равно учительница оставляет меня после уроков. Она говорит, что сидеть будут все, кто вертится. Но Обезьяну то она почему-то не оставляет, и Кутыкова «не сидит», хотя пишет в сто раз хуже меня.
«Сидеть» нас ведут в кабинет биологии и задают списывать два большущих упражнения. Раньше я бы с ними до ночи возилась, а теперь сажусь к аквариуму и наперегонки с рыбками — нажим — волосная, нажим — волосная. Рыбки такие же, как я, забывают иногда, что нужно плыть, останавливаются и таращат на меня глаза — вот и отстали от меня. Несу показывать Зое Васильевне. Теперь-то уж она наверняка меня отпустит.
Зоя Васильевна нехотя отрывается от книжки, смотрит куда-то между строчками моего упражнения. И молча тычет обратным концом красного карандаша в следующее упражнение в учебнике. К рыбкам возвращаться не хочется, они не приносят удачи. Иду за парту рядом с заспиртованными лягушками и червями.
— Что уставились, дохляки, думаете легко столько написать? Конечно, вам хорошо тут сидеть, вы мертвые, вам гулять не хочется.
Парта старая, вся изрезана ножом, в трещинах. Вот нарочно буду писать, чтобы перо за них задевало. Или нет, вырву листок и напишу письмо: «Зоя Ва…» — дырка, «я совсем не хуже все…» — дырка. «Не надо на меня сер…» — дырка. «Я не могу жить, когда меня не лю…» — дырка.
— Вот видишь, как ты плохо пишешь. Все потому, что родители за тобой не следят.
Зачем им за мной следить, они же не шпионы!? Они меня воспитывают, но они же не виноваты, что я трудновоспитуемая.
— Ладно, делай задачу по арифметике.
Эти задачи вообще невозможно понять. Я не умею думать, когда слова идут с цифрами. Они тогда вообще перестают быть словами, а превращаются в железную цепь: ящики плюс цифра, минус бочки, плюс цифра, плюс грузовики минус цифра и получаются бассейны? Пока их собираешь, потеряется что-нибудь — и начинай все с начала. И так целый день: то цифры не те, то слова, не подходят друг к другу. Посмотришь в окно, а там уже темно. Скоро мама придет. Начнет расстраиваться, объяснять задачу. До ночи будет биться, а я все равно не пойму. Потому что слова в задаче совсем другие, не настоящие слова, и железной цепочкой я думать не умею.
