Одетта взяла банкноты и запихнула их вместе с золотыми соверенами в атласную сумочку, висящую у нее на руке.
Затем она прочитала чек и сказала уже мягче и немного удивленно:
— Я должна поблагодарить тебя за это.
— Совсем не обязательно, — ответил герцог.
Одетта снова посмотрела на чек и нерешительно спросила:
— Ты действительно расстроен тем, что я не еду с тобой?
Она явно колебалась в своем решении уйти, и герцог сказал поспешно — даже слишком поспешно для вежливости:
— Нет, Одетта, я не прошу тебя изменить решение. Оставайся в Венеции, наслаждайся. Я вполне понимаю твои чувства. Это очаровательный город для тех, кто видит его впервые.
Одетта нехотя убрала чек в сумочку.
— Мне жаль, Валериус, что все так кончилось. Ты очень привлекательный мужчина, но только на суше.
Герцог засмеялся.
— Что мне всегда нравилось в тебе, Одетта, так это твоя прямота. Позволь ответить тем же комплиментом: ты восхитительная, соблазнительная и совершенно обворожительная на terra firma[6].
Одетта протянула руку. Герцог поднес ее к губам и спросил:
— Есть кому позаботиться о тебе? Танцовщица кивнула:
— Австрийский посол должен зайти за мной в полдень. Я дам ему знать, где я буду.
— Тогда тебе надо поспать, — посоветовал герцог. — Даже карнавал замирает в этот утренний час.
— У меня здесь гондола, — сказала Одетта.
— Тогда позволь проводить тебя до нее. Уверен, Хедли уже отнес туда твой багаж.
Он последовал за Одеттой к трапу и вверх на палубу.
Яхта была пришвартована к пирсу, и герцог увидел, что рядом с ней, покачиваясь на волнах прилива, стоит большая и роскошная гондола с гербом и флагом Австрийского посольства.
Герцог без лишних слов помог Одетте перейти в гондолу, поцеловал ей руку на прощанье и смотрел, как лодка уходит по воде, сияющей золотом в лучах солнца.
Венеция выглядела чудесно этим ранним утром, и герцог постоял минуту, любуясь на красоту ее шпилей и куполов в колышущейся полупрозрачной дымке, которая преобразила все ее великолепие в сказочное видение.
И невольно герцог подумал, не упускает ли он чего-то? Чего-то такого прекрасного, что в самой тонкости своей недоступно его пониманию?
Но потом сказал себе, что хоть Венеция и красива, она по сути своей анахронизм.
Это греза, в которую человек погружался как в сон, но для реальных людей, для мужчин, стремящихся к жизни, а не к очарованию, существовал внешний мир.
Герцог вернулся на яхту. Он знал, что капитан ждет только его приказа, чтобы отдать швартовы и поднять паруса.
