Нет, этого не может быть. Ей показалось. Ведь мистер Робертс всего лишь клиент — приятный, красивый лондонский джентльмен, решивший подарить женщине, на которой собирается жениться, портрет по случаю помолвки. Горячая волна? Влечение? Напряжение? Какой вздор! Что за странные фантазии она себе позволяет? Тем более в такое время, как сейчас!
Уинни Уэйден, скорчив милую гримаску, потащила свою приятельницу в библиотеку.
— Ах, Эви, — защебетала она, — зачем ты разбиваешь мечты бедной вдовицы своим холодным рационализмом?
Сознавая, как глубоко ошибается ее компаньонка, Эванджелина с трудом подавила горький смех. Однако, твердо решив сохранить хотя бы видимость самообладания, она уселась в кресло перед камином и с лукавой улыбкой сказала:
— Хочу напомнить тебе, дорогая Уинни, что мистер Робертс еще не женат. Почему бы тебе не надеть к ужину свое красное платье? То, у которого вырез до сих пор, — она провела указательным пальцем линию ниже бюста, — чтобы он сразу же заприметил все твои многочисленные достоинства?
Уинни, наполнив два бокала мадерой, вручила один из них Эванджелине.
— Выпей вина, дорогая. Может быть, щечки немного порозовеют. Ты так побледнела, что можно подумать, будто наш гость не на одну меня произвел большое впечатление.
Эванджелина с благодарностью взяла бокал и сделала глоток. Как ни жаль, но даже с Уинни она не может поделиться своим новым пугающим чувством. Добродушные поддразнивания Уинни были тут ни при чем. Несомненно было одно: Эллиот Робертс — мечта любого художника, ставшая реальностью.
Много лет назад мать Эванджелины, желая расширить горизонты эстетического воспитания шестнадцатилетней дочери, повезла ее за границу изучать творчество итальянских мастеров. И тогда, в палаццо одного флорентийского дожа, Эви увидела бронзовую статую, на которую как две капли воды был похож Эллиот Роберте. Хотя живопись была единственной страстью Эванджелины с тех пор, как она себя помнила, при взгляде на эту этрусскую статую она была настолько околдована ее красотой, что пожалела о том, что не стала скульптором. И пока Мария ван Артевальде гуляла по Венеции в сопровождении их гостеприимного хозяина, ее дочь часами делала наброски статуи во всех мыслимых ракурсах.
Мать называла это тогда одержимостью. Именно одержимостью можно было назвать и то чувство, которое теперь испытывала Эванджелина при виде Эллиота Робертса.
Ее потянуло к нему еще до того, как она взяла его за локоть. Нет, он не был тем этрусским героем, статуя которого была некогда отлита из расплавленного металла, давно уже ставшего холодным. Он был человеком с горячей кровью, в котором так и билась жизненная энергия, который жил, дышал, у которого были желания и который вызывал желание у нее. И сегодня, словно во сне, она торопливо делала наброски, как будто боялась, что он исчезнет, потому что в нем тоже была заметна какая-то неуверенность и даже растерянность, которую не могла объяснить себе Эванджелина.
