Столяр Андерс, по рождению крестьянин, хорошо знал деревенскую привычку не показывать, что у тебя творится на душе, ему было не трудно понять, чего ждет от него отец, разгадать, что скрывается за непроницаемым выражением его лица. Все, чего хотел Золотоискатель, – это лишь обрести на старости лет капельку тепла, вернуть сына. Но столяр Андерс не считал, что ему нужно принимать отца с распростертыми объятиями. И вовсе не потому, что отец когда-то бросил его с матерью, убежал от них, ведь этого сын помнить не мог; к тому же, возможно к лучшему, чувство возмущения несправедливостью было ему не свойственно. Как-то раз отец обронил фразу о том, что, мол, приходится людям отправляться за счастьем в чужую страну, коли дома его не сыскать, и в этих словах была своя правда. Может, Лауст Эриксен вовсе и не собирался бросать жену и сына на произвол судьбы, а решил уехать, чтобы, если повезет, заработать денег и зажить вместе с ними в довольстве. Что до этой стороны дела, то сын, пожалуй, мог его понять. Но столяр Андерс выжидал, а времени ждать у него было довольно, чтобы отец поведал ему, с чем явился домой: станет он обузой сыну или нет. А об этом Лауст никак не желал заводить разговор. Видно, ему чутье подсказывало испытать сына и помалкивать про деньги. Оттого так и вышло, что они ни разу по душам не поговорили.
В будние дни Золотоискатель был полон сил и неутомим в работе, а по воскресеньям, когда Лауст приближался широким шагом к столярной, он казался стариком. К сыну он приходил с торжественным видом и не в американском рабочем платье – рубахе и брюках, сшитых в одну одежку, – а в синем пиджаке с блестящими пуговицами. Он появлялся в столярной ровно в девять утра, и люди видели, как он выходил оттуда ровно в десять, когда сын с семьей отправлялись в церковь. Лауст в церковь не ходил, он шел прямо домой, туда, где квартировал. Люди, которым он попадался навстречу, слышали, как он разговаривал сам с собой, уставившись на дорогу, но о чем шла речь, они понять не могли – Лауст говорил «по-аглицки». В тот год, что Лауст прожил в родных местах, он стал притчей во языцех. Никто с ним не подружился.
На людях Лауст надевал личину человека грубого и вспыльчивого, на самом же деле он был мягче и добрее многих крестьян. Это сказывалось и в том, что он каждое воскресенье верно и неизменно приходил в деревню и появлялся в маленькой столярной, где долговязый, худосочный гробовщик, работая за верстаком, поворачивался к нему задом, словно отца тут и вовсе не было.
