Но, увы, им пришлось расстаться: пришел день, когда Ведис разлучили с братьями, чтобы отдать в учение к гюдиям. Было ей всего пять лет. От сгорбленных старух пахло мышами, на подбородке у них росла щетина. Без малейшей улыбки на лице ощупывали они девочку своими костлявыми руками, поворачивали во все стороны и что-то крякали между собою. Затем ее поручили самой младшей из колдуний, и она стала понемножку присматриваться к тому, как обращаются с огнем; чтобы самой браться за дело, она была еще слишком мала. Ее водили в самое капище, показывали бронзового тура – огромного, блестящего, как бы окруженного сиянием, и учили поклоняться ему, касаясь лбом земли.
В общем, ей жилось неплохо. Спала она в хижине вместе с двумя молоденькими девушками, тоже будущими жрицами и колдуньями. Они приняли ее ласково, украдкой играли с нею и могли смеяться до упаду, но совершенно беззвучно. Хижина была круглая, из плетня, обмазанного глиной; в самом верху крыши зияло дымовое отверстие, в которое Ведис могла видеть те же самые звезды, знакомые ей еще с той поры, когда она жила в родной, почти уже забытой теперь хижине.
Просыпаясь по ночам, девочка думала о матери, которую уже не могла вспомнить иной, чем распростертой фигурой, озаренной светом из дымового отверстия. И всегда она вспоминала при этом искристые холодные звездочки, ледяной пылью сыпавшиеся в хижину из дымового отверстия и оседавшие на лицо лежащей матери. Когда же становилось спросонок очень страшно, Ведис бралась руками за шею, на которой была надета цепочка с талисманом – черненьким жучком; цепочка не снималась: надела ее на шею девочке мать и много раз горячо целовала талисман у нее на груди, словно хотела прикрепить его к ней сильнее; Ведис как ни была мала, сообразила, что этот жучок – ее покровитель.
О братьях же своих, Глюме и Ингваре, она думала постоянно и первые недели будто онемела от горя в разлуке с ними. А потом поневоле привыкла к жизни без них и глубоко схоронила в душе своей тоску по ним; душа ее стала могилой; никогда, никогда не переставала она тосковать.
Изредка ей удавалось повидать братьев – когда она бывала свободна и осмеливалась оставить священную рощу. Но они были резвые мальчики и совсем не так скучали по сестре, как она по ним. Они скоро узнали, что они сыновья Бойерика, и всеми силами стремились войти в мир взрослых мужей, бредили конями, еще не научившись даже говорить хорошенько, и рвались на волю вместе с другими мальчиками. Нельзя сказать, чтобы на них не обращали внимания: отец сам сделал им первые луки и даже Толе разделял всеобщее пристрастие к двум осиротевшим малышам – старика часто видели ведущим за руки этих двух своих правнуков; из всех бесчисленных отпрысков рода, которыми так и кишел его двор, они были его любимцами. Но хотя братья постоянно вертелись во дворе, Ведис почти не удавалось побыть с ними. С отцом она тоже встречалась редко; при виде дочери глаза его всегда увлажнялись, но видел он ее всегда лишь мельком – всегда он был на коне, всегда спешил куда-нибудь. Таким образом, Ведис привыкла смотреть на отца и братьев, как на существа высшие, любимые, но далекие, и тоска все глубже хоронилась в ее душе, тоска по родному мирку, поглощенному миром чужим. Никогда, никогда не перестанет она тосковать!
