- Толя, Толя, - бормотала она невнятно. - Я же вас маленького... на руках... я вашу маму... Толя!
- Анна Филипповна, да что с вами? Здесь стекло, вы же порежетесь!
- Толя, - сказала она, - ведь я... ведь я... я подумала... Я кефирчику для Анечки, для внучки... Ох, Толя!..
И она заплакала. её грузное, оплывшее шестидесятилетнее тело содрогалось. Я поднял ее, подобрал сумку.
- Зиночка больна, а Борис в командировке, вот я за кефирчиком...
Сверху, с третьего этажа, уже бежала в распахнутом халате Зина, её дочь, моя одноклассница.
- Мама! Что с тобой? Кто тебя? Что с тобой?
- Ничего, Зиночка, ничего. Я вот упала...
- Говорила я тебе, - начала Зина.
- Зина, отведи-ка мать домой, а я схожу за кефиром.
Я вынул залитые кефиром батоны и отдал их Зине.
- Толя, а деньги-то, деньги!..
...Когда я разделался с этим кефиром и снова вышел на улицу, стало еще жарче. Парило, как перед грозой, и я взял пиджак на руку, забыв о спасительном портсигаре. На душе у меня было мерзко; перед глазами стояло помертвевшее лицо соседки, я слышал её бессвязный и бессмысленный лепет: "Толя, Толя..."
Я шел по Никитскому бульвару. Он был такой же, как всегда, - веселый, нарядный, весь, как лошадь в яблоках, в крохотных тенях листьев. Только сегодня на нем не было детей. Подростки в рубашках с закатанными рукавами, развалившись на скамейках, поплевывали через плечо в газоны, да посреди аллей, надменно вздернув подбородок, шел пожилой мужчина, ведя на поводке огромного дога без намордника.
Когда я вышел на Арбатскую площадь, я увидел бегущих людей. Они торопились куда-то за старое метро, куда - я не мог увидеть: мешало здание кинотеатра. Я перебежал дорогу и протолкался сквозь толпу.
На земле, головой к стене, лежал человек. Он лежал в той самой позе, в какой был изображен труп на плакате Саши Чупрова: раскинув руки, завалив на бок согнутую в колене ногу. По рубашке расползлось красное пятно; рубашка была белая, вьетнамская - у меня тоже есть такая, мне её весной купила сестра. Он лежал совершенно неподвижно, и солнце отражалось в узких носах его модных туфель. Я даже как-то не сразу понял, что он мертв; а когда понял, меня пробрал озноб. И потрясло меня не убийство, не смерть, а именно эта чуть ли не мистическая реализация графических бредней Чупрова: почему он лежит в точно такой позе? Он почти упирался запрокинутой головой в раму афиши; на афише лихой черно-белый танцор анонсировал декаду осетинского искусства и литературы. Рядом висела полуоборванная реклама Политехнического музея: "Кандидат экономических наук Г. С. Горнфельд прочтет лекцию на тему: "Вопросы планирования и организации труда на предприятиях..." Дальше было оборвано.
