Не донеся до рта стакан с пивом, Марта растерянно глянула на меня:
— Точно! О твоём трупе ни гугу! Знаешь, это интересно. И при мне не заикались о нем, и потом Доминик словечком не обмолвился, а уж о чем только он не плакался! Выходит, полиция тут ни сном ни духом.
— Чудненько! — без всякого восторга прокомментировала я. — Значит, кроме нас с Анитой, нет никого, кто бы сообщил о нем в полицию. У нас появилась общая страшная тайна. Вот повезло!
— Да что тебе не нравится? — удивилась Марта. — Главное — у нас та-а-акой труп!
— Опомнись, что тут должно нравиться! В любом уголовном кодексе предусмотрена статья за недонесение об обнаружении трупа или каком ином преступлении. Так что мне надо как следует сто раз подумать, прежде чем решу, какая ложь будет во спасение в случае чего. Пожалуй, подойдёт только исключительно грандиозная прирождённая тупость.
— Так чего же тогда убиваешься? — бестактно обрадовалась Марта. — Тем более что полиция и так всех женщин уже заранее держит за идиоток.
Наконец нам удалось свернуть на производственные рельсы и разработать несколько весьма удачных творческих концепций. Причём оказалось, что пригодятся оба трупа, хотя мой сопровождался бесчисленными трудностями. Выяснилось, что моя память во многом оставляла желать лучшего. Тут и Марта была бессильна, и общее знание новейшей истории Польши ни с какого боку не пришьёшь. Одна Анита могла оказать существенную помощь, но я её знала слишком хорошо и не очень-то надеялась на скорый звонок с разъяснениями. Да, с Котей получалась полнейшая застопырка. Труднейший труп! И первый смертный приговор Пташинскому, вроде бы приведённый в исполнение, но смерть лишь на бумаге. И теперь вот смерть вроде как в натуре, но попробуй докажи это! Ни словечка официального упоминания, кроме слов Аниты, но ведь официальными их не назовёшь.
И тем не менее мы с Мартой (после продолжительных творческих дебатов) кое-как привязали наш трудный труп к сценарному сюжету. Почти привязали, опять вмешался проклятый Доминик. Приложив сотовый к уху, Марта вдруг переменилась в лице, и весь мир перестал для неё существовать, кроме придурка в телефоне: на все мои расспросы отвечала, что ничего не знает, ничего не может, но должна, — и вылетела пробкой из квартиры, не закрыв за собой дверь.
Я и не пыталась догадаться, что на этот раз отколол Доминик, от столь безответственного типа можно ожидать всего на свете. И какое счастье, что это не я так смертельно в него влюблена. Не моё сердце раздирают жуткие страдания и сомнения, слава богу, отстрадала своё, теперь вряд ли выдержала бы такие сердечные передряги.
