Геня, несмотря на переполнявшую его радость, начал терять терпение.
— Прошу прощения, минуточку, — перебил он пани Крысю, — но, может быть, вы также знаете что случилось с племянницей покойной…
— Боже милостивый, что за ужасное слово! Господи, у меня аж дыхание перехватило, какой кошмар, бедная Казя…
— Вы её знаете?
— Ну конечно, с раннего детства. Какое это потрясение для неё, а хлопот сколько, хотя с другой стороны, наконец-то бедной девочке полегчает и справедливость для неё восторжествует…
— Секундочку, извините, вы не могли бы сказать, где эта Казя живёт и какая у неё фамилия?
Мы напряжённо вслушивались. Пани Пищевская умолкла на три секунды, и затем в её голосе послышалось лёгкое смущение.
— Где живёт, не знаю, она переехала, чему я совершенно не удивляюсь, а фамилию, конечно, скажу — Пясковская. Она вроде бы поселилась у какой-то женщины, кажется у своей учительницы, та, по-моему, сейчас за границей, и Казя приглядывает за квартирой. Но она часто бывает на Вилловой, неужели ещё не приходила?…
— Ваши показания для нас очень важны, — снова перебил Геня, раскрасневшийся от волнения. — Вы совершенно правы, нам лучше побеседовать лично. Вы могли бы завтра утром…
Пани Пищевская была согласна на все. Она с явной неохотой прекращала разговор и готова была продолжить его в любом месте и в любое время, хоть в шесть утра. Геня положил трубку и облегчённо выдохнул.
— Ну вот, мы уже кое-что знаем. Значит, все-таки учительница. Гранитная, четыре, телефон у меня есть, будем звонить туда круглые сутки. Там никого нет, но так это днём, надо попробовать наведаться ночью или в пять утра. Возможно, она поздно возвращается. Человека там не поставишь, людей и так не хватает, может, участковый понаблюдает… Если она в ближайшее время не появится дома или на Вилловой, значит, все, сбежала и наши подозрения подтвердятся. А Райчиком мы тоже займёмся…
* * *
— Это была жуткая баба, пан инспектор, о покойниках плохо не говорят, но я все равно скажу. Алчная, скупая и такая какая-то… ядовитая. Да, конечно, она одолжила мне денег, давно уже, мне деньги позарез нужны были, скрывать мне от вас нечего, я тогда решила открыть косметический магазин, и вот, пожалуйста, дела до сих пор идут отлично, постучу-ка по дереву, чтоб не сглазить, а ей я обещала процент. Сказать, что процент был ростовщический, значит ничего не сказать, процент был просто грабительский. Считалось, что она вошла в дело и доход будет иметь. Ну и имела, что дай Бог каждому. Инфляция ей не грозила, рассчитывались мы в долларах. Мне оставалось последнюю часть долга выплатить, за этим и пришла. Однажды я запоздала на день, с гриппом свалилась, так она уж тревогу подняла, прилетела, как гарпия, милицией грозила, ведь все было оформлено нотариально, такой скандал закатила, что пришлось мне вставать с температурой, идти за деньгами, чтобы пасть ей заткнуть. А этого несчастного ребёнка, думаете, она из жалости взяла, по доброте душевной? Как же. Жалко ей только добра своего было. Она, эта девочка, унаследовала от родителей и бабушки состояние, семья когда-то богатой была, так Наймова все себе заграбастала — и доллары, и золото, и драгоценности, — а девочка как последняя нищенка ходила и объедками питалась. Я ей потом все рассказала, наверное, мои слова её взбудоражили, да она и так своим житьём была сыта по горло, потому и съехала, как только случай подвернулся. Ничего не взяла из дома, хотя больше половины имущества ей принадлежало, ну да теперь все получит, Бог даст. Я сама в свидетели пойду, если понадобится. У них до войны дом был в Константине и ещё вилла в Рубенке, с садом, я их семью с рождения знаю, потому что мои дедушка с бабушкой у них служили, потом, конечно, все переменилось, но знакомство осталось. И такими они были хорошими людьми, добрыми, участливыми, сердечными, только она у них одна такая уродилась. Она даже не тётка Казе, а бабка, то есть родная бабушка Кази была её сестрой…
