— Не совсем. Я приобрел «Кончик Хвоста» пару лет назад.
— Удивительно! Такое прекрасное заведение! А что ты делал раньше?
Сэйдж сама давала ему возможность рассказать о его темном прошлом, о годах, прожитых впустую, но теперь Джим заколебался.
Нужно ли рассказывать ей все с самого начала, когда жизнь так сурово начала испытывать его, что он чуть не сломался и едва не стал преступником. Но ведь он все же вступил в конфликт с законом. А вдруг, узнав обо всем, она будет думать о нем хуже, чем сейчас? Вряд ли ее убедят объяснения, почему ему пришлось иногда поступать так, а не иначе.
Да, черт побери! А какая ему-то разница, что будет думать о нем Сэйдж Ларкин. Как только у нее появится возможность, она исчезнет из его жизни, как будто ее и не было. Что-то непохоже, что они смогут слишком долго быть вместе в будущем.
Джим откинулся назад на своем сидении, поводья обессилено обвисли в его руках.
— С того времени, как мне исполнилось двадцать лет и до сорока, я был вне закона, Сэйдж. Я кое-как перебивался, скрываясь от правосудия. Грехи молодости… глупой молодости. Только пару лет назад я понял, как сильно моя дочь нуждается во мне. Я же не мог допустить, чтобы она вместе со мной вела такую распутную жизнь, так что другого выбора просто не было. Мне было необходимо стать респектабельным, законопослушным гражданином, создать дом для Джонти. Я, конечно, понимаю: быть владельцем салуна — не самое лучшее занятие, но это все-таки лучше, чем бегать от людей шерифа.
Сэйдж изумленно втянула воздух сквозь зубы; и это был единственный звук, который она умудрилась издать, когда Джим рассказал ей правду о своем неприглядном прошлом. А сам Джим напряженно смотрел на нее, ожидая увидеть отвращение на ее лице и боясь этого. И вдруг он почувствовал, что, хотя его рассказ и поразил женщину до глубины души, она не делает ни малейшей попытки оттолкнуть его, убежать или выразить свое к нему презрение.
В ней происходила какая-то мучительная внутренняя борьба. «О чем она думает?» — беспокойно спрашивал себя Латур, ожидая конца этого затянувшегося молчания.
И словно услышав его немой вопрос, Сэйдж первая спросила тихо:
— Ты кого-нибудь убил, Джим?
Прошло несколько тягостных мгновений, а потом Джим ответил, также тихо:
— Я стрелял в людей, Сэйдж, почти всегда попадал и всегда с целью самообороны, защищаясь. Там было так: или я, или они. Инстинкт самосохранения — самое самое сильное чувство у мужчин, я думаю. А что до стражников, то я никогда в них не стрелял. Я всегда считал, что парни со звездами на куртках имеют право подстрелить меня, раз уж мне пришлось переступить закон.
