— Конечно, они нас не бросят, если мы лишимся и банка, и дома, — натянуто произнесла Хедда, — но у нас просто нет времени, чтобы принять необходимые меры… — ее голос оборвался. Откашлявшись, она продолжала:
— После всего, что случилось с банком Стоддарда, твой дед и не подумает вкладывать резервные средства в предприятие, находящееся так далеко от его дома. Мы будем опозорены и лишены всего имущества, будем зависеть, как нищие, от благотворительности моего отца. Он, конечно, примет нас, но подумай, Виктория, подумай о том, что у нас будет за жизнь, какое это будет унижение, в какое мы превратимся посмешище. Скандал будет преследовать нас вплоть до самого Бостона.
— Ты хочешь сказать, мама, что скандал будет преследовать тебя? — уточнила Тори и, пошатываясь, поднялась на ноги, борясь с подступающими слезами. — А поступив, как вы желаете, унижению подвергнусь я одна! Наш семейный дом останется ни при чем, как и папин банк. В жертву буду принесена лишь я одна!
— Ты можешь болтать все, что угодно про семейную честь и свое унижение, барышня. Но пойми одну простую вещь: именно твой брат навлек на нас такую беду. Если бы он не вычистил из банка все до последнего цента, когда исчез, нам бы не пришлось обсуждать здесь такие неприятные варианты. Один ребенок подвел своих родителей, которые окружали его такой большой заботой. Неужели ты сделаешь то же самое? — Стоддард прищурил глаза.
— Но вы продаете меня чужаку, картежнику, — сердце ее учащенно забилось, когда она вспомнила горячие, крепкие объятия Риса и пробудившийся в ней непристойный темперамент.
Обратившись к матери. Тори умоляюще воскликнула:
— Рис Дэвис не джентльмен!
Хедда еле заметно вздрогнула, а Стоддард покинул свое место за креслом жены и подошел к удивительно упрямой дочери, сидевшей в центре богато украшенной гостиной.
— Может быть, он и не джентльмен, но женщины тянутся к нему. Практически все незамужние женщины города пялят на него глаза.
— Ну, я не разделяю их дурного вкуса, — язвительно парировала она.
— Вот как? Он принес тебя к Чарльзу практический раздетой после падения в реку. Эстер Смитертон видела, как он уходил из нашего дома на праздник Четвертого июля, после того, как чертовски долго пробыл здесь без свидетелей.
— Эстер Смитертон — неисправимая сплетница!
— А что ты скажешь о трогательной сценке на веранде у Лауры? Это отнюдь не сплетня. Я видел ее собственными глазами, — торжествующе заявил он.
Глаза Тори широко раскрылись. Что этот наглец наделал? Даже ее собственный отец считает, что она увлеклась негодяем. Она отрицательно покачала головой.
