Элен осторожно подняла голову. Собака зашевелилась.
– Сидеть!
Хамелеон, не переставая, шептал проклятия. Надо же, какая нелепость! И зачем только инструкторы учат собак таким общим командам типа «сидеть»? Использовали бы кодовое слово. А ему не мешало еще вчера быть понаблюдательнее.
Теперь уже ничего не поделаешь. У него даже нет с собой ружья, чтобы прикончить эту женщину. Не может он, и задушить ее или убить ножом – момент неожиданности упущен. К тому же сейчас ему придется иметь дело с мужчиной, а у того в руке нож. Нет уж, лучше ретироваться и попытаться осуществить задуманное в следующий раз. Он дунул в свисток – долгим протяжным свистом, чтобы вернуть собаку. Руфус вскочил, повернулся в его сторону и исчез в темноте.
Элен, шатаясь, шагнула к Эдмонду. Руки и ноги у нее дрожали, во рту пересохло.
– Все прошло, – сказал он ласково, пряча в карман нож. – Собака убежала. – Эдмонд привлек ее к себе. – Ты не ушиблась?
– Нет, – прошептала Элен. – Но эта собака…
– Забудь о ней. Все кончилось. – Он погладил сестру по голове.
И тут погасли фонари. Неужели этот кошмар длился только две минуты? Казалось, минула целая вечность.
– Все прошло, – повторила Элен, и вскоре дрожь ее начала утихать. Присутствие Эдмонда отгоняло все страхи, придавало уверенность. – Спасибо Господу, что все уже позади.
Эдмонд, тем не менее, напряженно вглядывался в темноту. У него не хватило решимости, сказать сестре все как есть.
Он слышал не только собаку, которая напролом бросилась в кусты. Он чувствовал также присутствие того, кто двигался с величайшей осторожностью.
Присутствие человека.
Карл фон Айдерфельд, задумавшись, сидел за большим письменным столом. Лампа из золоченой бронзы с шелковым абажуром бросала мягкий свет на полированную столешницу и фотографии семьи фон Айдерфельда.
Фотография в овальной рамке его красавицы жены Хельги была сделана сразу после их женитьбы. Сейчас ей было сорок четыре, волосы ее поседели, но она по-прежнему оставалась чрезвычайно привлекательной женщиной. Карл только что разговаривал с Хельгой по телефону. Она сообщила ему, что в Дюссельдорфе настоящая зима, холодно и ей хотелось бы отдохнуть в Марракеше. Он пообещал ей покончить с делами в Нью-Йорке и слетать туда вместе с ней.
Лично он презирал север Африки, а точнее, всю Африку. Слишком там грязно, полно мух, но хуже всего то, что весь континент заполнен низшей расой. Мало того, что это ужасно само по себе, так у половины всех этих туземцев еще что-нибудь да отсутствует: глаза, уши, носы, конечности. Он покачал головой. К тому же его чувствительные глаза не выносили резкого солнца пустыни, ослепительного сияния белых домов. Поэтому в Марракеше он всегда сидел дома, выходя не дальше прохладной закрытой веранды.
