Соня без сил опустилась в кресло, обхватив голову руками. Это все ее вина! Сейчас она себя ненавидела. Если бы она оставила все как есть… Если бы удовлетворилась тем, что есть… И пусть бы Миша учился здесь. Но нет, ей понадобились выездные визы! Она едва не задохнулась. Выездные визы… В этом все дело. Теперь их не оставят в покое… никогда.
Она подняла голову. Встретилась глазами с Мишей. Тот смотрел на нее с тревогой. Ей захотелось кричать, визжать, рвать на себе волосы. Но она собрала всю свою волю и улыбнулась сыну. Поднялась на ноги, поцеловала его в щеку.
— Дима, надо спешить. Мы должны собрать все, что сможем.
— Мама! Что случилось? — Миша встревожено смотрел на мать, широко раскрыв свои большие темные глаза. — Мам, грустишь?
Соня не могла произнести ни слова. Отвернулась, смахнула слезу, распрямила плечи. Обернулась к сыну с мужественной улыбкой на лице. Ребенок и так уже вынес слишком много для своих лет. Она не должна доставлять ему новые огорчения.
— Нет-нет, я не грущу.
Он читал ее словно раскрытую книгу. Временами ее даже пугала эта его способность так тонко чувствовать любую перемену в ее настроении.
— Я просто задумалась о том, когда вернется папа. Сын сделал попытку ее успокоить:
— Не надо волноваться, мама. Наверное, в магазине сегодня большие очереди.
Они с Дмитрием ходили за покупками по очереди. Сегодня его черед выстаивать за продуктами в нескончаемых очередях.
— Ты прав. — Соня с трудом раздвинула губы в улыбке. — А теперь давай я послушаю, как ты играешь Шопена. Начни с ноктюрнов.
Миша сел за пианино, устроился поудобнее. Опустил голову, закрыл глаза, словно в безмолвной молитве: мысленно подготавливает себя, очищается для музыки. За последние два года Соня наблюдала эту картину несчетное количество раз.
Несколько минут она следила за тем, как он играет. Потом отвернулась к окну. По стеклу стекали струи дождя. Позади звучала меланхоличная и прекрасная музыка Шопена. Какой разительный контраст с этим унылым, блеклым пейзажем!.. Цемент и асфальт. Повсюду только цемент и асфальт. Ни деревца вокруг. А те, что еще остались, там, дальше, искорежены вандалами: нижние ветки оборваны, стволы загажены. Какой-то пост-апокалипсический пейзаж, убивающий всякую надежду. Даже сейчас, весной, все кругом голо и бесприютно, все одинакового серого цвета — и цементные дома, и площадки для убогих, тщательно оберегаемых машин, среди которых не увидишь ни одного «ЗИЛа» или «Чайки», и безрадостные детские площадки. И угнанные либо заброшенные старые автомобили на тротуарах, «раздетые» до основания, до голого каркаса, застывшие, словно в параличе. «Так же, как и мы, — пришло в голову Соне. — Два года — в полной неподвижности и забвении…»
