, дорогой, но на каком основании? Непримиримые противоречия во взглядах на завтрак?А сейчас Эндрю сидит за столом напротив меня и старательно избегает зрительного контакта с моим омлетом с овощами и козьим сыром. Планировалось, что он съест тост, который полагается к моему омлету (потому что я как бы не ем углеводов). Но я забываю попросить официантку принести тост на отдельной тарелке, и теперь Эндрю нечего есть. Потому что тост мог коснуться яйца. Я знаю. Поверьте мне, знаю.
Началось это утро тоже не лучшим образом. В дополнение к пытке яйцами, которую я ему устроила, всю дорогу в ресторан мы ругались. Частично по моей вине, не отрицаю. Когда я голодная, я стервенею, есть у меня такая особенность, а так как сегодня утром я проснулась от ощущения бездонной дыры вместо живота, и мне немного требовалось, чтобы взорваться. Тем не менее в свое оправдание могу сказать, что он кого угодно утомил бы своим занудством. Знаете людей, которые подпевают песенкам по радио и постоянно перевирают текст? Так вот это Эндрю. Меня это доводит до белого каления. А чтобы сделать эстетическую травму еще более оскорбительной, добавьте к этому стиль пения, который Эндрю называет дудением. Это примерно то же самое, что мычание или мурлыканье, только при этом поется ду-ду-ду-ду-ду. Через какое-то время любая песня начинает напоминать саундтрек к плохому порно семидесятых годов.
Одним словом, я умираю от голода, настроение на нуле, и тут, на полдороге до ресторана, по радио пускают «Джека и Диану» – чудесную песню, родную и близкую всему нашему поколению или, по крайней мере, тем из нас, кто жил в провинции. И вы тоже, наверное, считаете, что те, кто вырос в восьмидесятые, прекрасно знают ее слова, правильно? Неправильно. Все вступление Эндрю дудел свое ду-ду-ду, а когда пошел текст, повернулся ко мне, изображая, что поет в микрофон:
– Ити-бити-и-и, про Джека и Диану-у-у.
Ити-бити, блин. Ити-бити про Джека и Диану. Или ему вообще не важно, что это значит? В общем, я не выдерживаю.
Разумеется, после того как я на него наорала, он заставил меня извиняться шестнадцать раз. Что я и сделала, хотя и весьма мерзким тоном и без тени раскаяния. Но теперь, когда у меня в желудке тихо переваривается еда и я больше не злобный кровожадный монстр, мне становится неловко за свои вопли. Так что я смягчаю голос и пытаюсь разрядить обстановку:
– Извини меня, хорошо? Перестань злиться.
Он выпячивает нижнюю губу, чтобы показать, как я затронула его чувства.
