Он взглянул на меня, оживление искусного рассказчика постепенно сменилось ужасом, вызванным содержанием его рассказа. И сам он вдруг как-то постарел, сник и телом и духом.
— Продолжай, — сказал я.
Цинцифицес решительно покачал головой.
— Не могу. Я рассказал им, и теперь они мертвы. Из-за меня. Если я удовлетворю твою любознательность, то же самое произойдет с тобой. Подумай хорошенько, ведь из-за этого могут убить и тебя, и твоего юного друга.
— Я прибыл сюда, чтобы все выяснить, — сказал я. — И беру на себя ответственность за собственную смерть, если это тебя успокоит. Я буду лучше вооружен с таким знанием.
Он неохотно кивнул, потом уселся на кровать, скрестив ноги, и продолжил рассказ:
— Однажды до меня донеслись неизвестные голоса. Два голоса, оба мужские. «Он уехал. Теперь можно спокойно поговорить», — произнес первый голос. Я мгновенно насторожился и занял более удобную позицию. «Главное, не упустить нужное время, — продолжал он. — Ты должен быть готов в любой момент». Второй мужской голос ответил: «Отлично. Только обеспечь мне возможность беспрепятственного входа и выхода». А первый ему: «Это моя забота. Зря, что ли, я там сижу. У тебя будет пароль, чтобы миновать стражников. Сделав дело, ты еще до первых петухов спокойно покинешь город».
Цинцифицес замолчал, потирая лоб.
— А потом второй мужчина рассмеялся, — добавил он. — Тихим злобным смехом. «Это будет интересно, — сказал он. — Мне еще не приходилось убивать императоров».
У мудрого глаза его — в голове его, а глупый ходит во тьме.
Екклесиаст, 2, 14.
В комнате не раздавалось ни звука, лишь потрескивали горящие факелы да из-за бетонной стены доносились приглушенные удары молота по наковальне. Цинцифицес сидел на кровати, подтянув ноги к груди и закрыв глаза.
— Но император еще жив, — наконец нарушил молчание Клавдий.
— Наверное, подходящее время пока не наступило, — откликнулся Цинцифицес.
— А они не упомянули, чего ждут? — спросил я.
— Больше они ни о чем не говорили, — сказал он. — Я не узнал эти голоса. Первый собеседник говорил по-гречески без акцента. Второй, по-моему, мог быть родом откуда-то с севера, но он говорил слишком мало, и мне не удалось точнее определить его происхождение. С тех пор я больше их не слышал. Я рассказал все Тиберию, рассудив, что это дело больше касается его, чем меня. Я не особо озабочен тем, кто правит этой вырождающейся империей. Тиберий, естественно, разволновался. Он поблагодарил меня и сказал, что передаст эти сведения остальным. Я напомнил ему, что не хочу ввязываться в это дело, и он обещал оставить меня в покое. Недели через две мне вдруг пришло в голову, что я давненько не встречал ни его, ни Деметрия. Я зашел в конюшни поболтать с Самуилом и в ходе разговора выяснил, что на ипподроме они тоже не появлялись уже неделю. Я прошелся по обычным местам их выступлений, но они точно сквозь землю провалились. Хозяйка гостиницы, где жил Деметрий, усердно распродавала его пожитки. Все это не на шутку встревожило меня, и я решил изменить облик, сбрив все, что поддавалось бритью. Кстати, теперь я постоянно мерзну. Потом я дотащился до Влахернского дворца, но не обнаружил никаких следов Талии, Нико или Пико. Такие вот дела. И вдруг заявился ваш трубадур — очевидно, расползлись кое-какие слухи, — но мгновенно удрал, точно черти за ним гнались, что было вполне разумно. Однако потом он по глупости вернулся, и с тех пор никто больше не видел трубадура.
