Перечитав, я вижу, что это звучит более чем необычно. Это что – материнское чувство? Видит Бог, я вовсе не испытываю к преподобному Морреллу материнских чувств. Чувство собственника? Допускаю. Я льщу себя мыслью, что между нами особые отношения. Стоит мне только подумать, что другая женщина – вообще другой человек – может услышать то, что он говорит мне, те очень личные, конфиденциальные, захватывающие вещи о своих надеждах в жизни, о страхах потерпеть поражение, – стоит мне представить себе, что его придется делить с кем-то еще, как я чувствую себя… уничтоженной.
Преподобный Моррелл – совсем не то, что я; он открыт, великодушен, чистосердечен, не стесняется выражать свои чувства. Вот почему он доверяет их мне, а я впадаю в эгоистичную ошибку, полагая, что он не доверяет их никому другому.
По здравом размышлении, я чувствую себя слегка смешной.
Я больше не могу писать.
Хотя очень хорошо, что у меня есть этот дневник. Он помогает мне более полно понять собственные мысли, то, о чем я думала прежде. И, без сомнения, спасает меня от множества унижений.
Праздник урожая, справляемый в первый день августа, пришелся на вторник. Все работники линтонской фермы получили полдня выходного, и Кристи с удовольствием увидел, что их работодательница подает благотворный пример своим служащим, присутствуя на краткой полуденной проповеди. Она присоединилась к процессии верующих, двигавшихся через боковой придел храма со свежими колосьями пшеницы в руках, демонстрируя первые плоды урожая. Кристи благословил колосья и очень кратко сказал прихожанам о значении этого праздника. Как всегда, тихое присутствие Энни в церкви его отвлекало. После службы он попросил ее подождать его несколько минут, пока он не обсудит со своим помощником церковные дела; у него имеется к ней просьба.
Теплый ветер гнал со стороны побережья серые дождевые облака. Середина лета уже миновала, но воздух по-прежнему был мягок и ласков, без намека на приближение осени. Закончив дела с преподобным Вудвортом, Кристи отправился на поиски Энни. Он обнаружил ее на кладбище среди старых замшелых надгробий. Она оглянулась на громкий скрип заржавленных петель калитки и улыбнулась ему. Она была в темно-коричневой накидке. Неожиданный порыв ветра сорвал с ее головы шляпку и растрепал волосы. Он почувствовал неожиданный трепет в груди и приписал это тому простому факту, что она прекрасна. И хорошеет с каждым разом, что он ее видит. Это была чистая правда: в ней сейчас трудно было узнать ту бледную, скованную, почти безмолвную женщину, которую он встретил у смертного ложа свекра четыре месяца назад. Разве грешно признавать очевидное? Он же не слепой, не так ли?
