Впрочем, были на заводе и такие, которые как — то загадочно переглядывались, ничего не спрашивали, точно сами что — то знали. Но и они крепко помалкивали.
И так прошла зима. Наступили снова теплые дни. Разлились реки. Чаще стали жены арестантов получать записки от томившихся за решеткой мужей, братьев: «Как?.. Что?. Не слыхать ли про наших? Где они?..»
Грустная была эта весна. Даже в солнечном покое голубого неба, как и в глазах девчонок, грустящих о замурованных в каменные мешки женихах, была какая — то осенняя хрустальная тоска. Точно все огневое, хорошее прошло навек.
Этою же раннею весною на широкой перекладине вятской тюрьмы в звездную ночь повешен был преданный провокатором мятежник Лбов. И этой же весной злилась и плакала седая Кама, не услышав более буйных пересвистов лбовской вольницы.
Так шли дни тихие, как шорох измятой колесами травы, горькие, как душистая осенняя полынь. И вот однажды…
Вечером на Чусовском тракте проезжие мужики наткнулись неожиданно на труп убитого жандарма. Чья — то меткая пуля пробила ему грудь и чья — то крепкая рука пришпилила к его гимнастерке записку: «Убийцам Лбова, сторожевым собакам самодержавия, проклятие».
Рука, писавшая записку, была знакома.
Удар, нанесенный прямо, в открытую, был знаком.
И снова тяжело задышал трубами, нахмурился, заклокотал заводскими свистками очнувшийся от спячки старый Александровский завод.
А через три дня опять вспышками предрассветных зарниц заблестели огневые выстрелы.
— Боевики вернулись!..
— Тише!
— Тише!
Хрустнула под ногами сухая ветка.
Ночь темна, шумит по верхушкам буйный уральский ветер. В полночь кукует кукушка: прокуковала раз, два, три — и замолкла.
Прорываться через кольцо надо. Кому умирать охота? Никому умирать неохота. У бесстрастного, спокойного Штейникова смерть за спиной стоит и гладит холодной рукой вихрастую голову.
Тряхнет головою Штейников, усмехается:
— Уйди, смерть, рано еще, еще есть заряды в обоймах.
— Тише!
И в четвертый раз прокуковала кукушка, но уже откуда — то издалека.
— Стоп! — сказал боевикам Алексей. — Слышите?
Охваченные кольцом горящих костров, заперты были боевики в лесной чаще. Слышно было, как издалека доносится смутный гул, ржание сытых коней, гортанная речь ингушей.
В пятый раз закуковала лесная кукушка. И не кукушка вовсе, а каторжник Штейников, ценою своей жизни решивший спасти товарищей, подал сигнал, что сейчас он откроет огонь. Будет он будоражить ночь и стрелять с колена в луну, звезды и прочие планеты, чтобы к нему бросились ингуши и потеряли след ускользающей дичи.
