— Нет, — ответил я. — Я звоню не поэтому. Сегодня ночью президент Исидзаки скончался. А я уполномочен оповестить всех его родных и знакомых.
— Скончался?! Да что вы говорите! Не знаю, что и сказать… Но постойте, ведь смерть такой крупной фигуры — серьезная новость. Только что новости посмотрел — там ничего не было. Да и в утренних газетах об этом ни строчки…
— Это случилось после полуночи. Официальных сообщений прессе еще не делали.
— Вот оно как… Значит, к утренним новостям не успели. А он, я слышал, был еще молодой?
— Шестьдесят шесть. Покончил с собой. В трубке помолчали. Потом отозвались:
— Ужасно, конечно… Очень признателен за сообщение и очень сожалею о том, что случилось. Но, как я уже сказал, с господином президентом я никогда не встречался. Вы уж меня извините за бестактность, но мне, ей-богу, сейчас не до этого…
— Ну что ж, — сказал я, — наверное, господин президент ошибался, считая вас своим близким знакомым. Ради бога, извините за беспокойство.
— Ну что вы, со всеми бывает. Прошу принять мои соболезнования.
— Благодарю вас. Ну что же, буду звонить дальше по списку.
Подбросив ему еще парочку извинений, я повесил трубку. Взгляд упал на экран ноутбука.
Итак. Первое, о чем он подумал, услыхав о смерти Исидзаки: знает ли пресса? Ёда знал, что по возрасту помирать президенту еще рановато[18]. В таких случаях первое, о чем спрашивают, — от чего человек скончался. Но он даже не заинтересовался способом самоубийства. Я нашел в компьютере возраст профессора Ёдьг. Тридцать девять. Проницательный экономист? Герой информационной эпохи?
В дверях показался Санада. Торопливыми шажками просеменил через зал и плюхнулся в кресло рядом. Сиденье под ним жалобно скрипнуло, он шумно выдохнул. Таким перепуганным я его еще никогда не видел.
— Хориэ! Какой кошмар, а?!
Как и вчера, без приветствия. Впрочем, от Какисимы я его тоже не слышал. Похоже, сегодня никому не хотелось желать друг другу доброго утра.
— Да уж, — буркнул я.
Он посмотрел на меня и тут же отвел глаза.
— А тебе, похоже, все как с гуся вода…
— Вы так думаете? А что, слезами обливаться было бы уместнее?
— Я не о том! Опять щетиной оброс, как дикобраз… Я понимаю, что температура и все такое. Но в такой день мог бы выглядеть и поприличнее!
Его слова забегали в моей голове, как тараканы. Возможно, в кои-то веки в них была какая-то правда. Я молчал.
— Я только что от Какисимы. Докладывал ему о вчерашних событиях. Как я понял, с тобой он уже беседовал. Уж не знаю почему, но мне было велено держать язык за зубами…
