Чем дольше сидели, тем байки становились жизненней и безрадостней. В итоге, дошли до ручки, стали обсуждать войну и политику нашего государства «в целом, в рамках мирового сообщества». Загнались конкретно. Грузанулись по полной. Сошлись на том, что «политика — дело грязное и правительство — алчные сволочи; Ельцин — тупой маразматик, а Грачёв — его прихвостень; но Россия — страна Великая, и воевать за неё будем до последнего».
— Вот у меня, дядя воевал в Афгане. И что он имеет? Если не считать двух ранений и контузии, то ничего. Ровно десять лет назад пришёл он из армии. Ему — тридцать. Ни квартиры, ни машины, ни хрена у него нет. А ведь обещали помочь. Да и помощь-то нужна мизерная, в основном — моральная. Ну и в санаторий какой съездить не помещало бы. Для восстановления организма. У него ведь, если дождь идёт, или снег, или град, ну, при перемене погодных условий, болит всё, ноет внутри. Кричит по ночам, на помощь зовёт. Нормальный он мужик, люблю я его. Когда трезвый — нормальный. А как выпьет, продыху нет. Никто не против алкоголя, в умеренных дозах даже, говорят, полезно. А он, по любому поводу водку жрёт. День ВДВ — он пьян, день автомобилиста — он пьян, день инженера подзаборных наук — он всё равно, пьян. Жена раз пять от него уходила, да возвращается, не хочет, чтоб сын без отца рос. Молодец-женщина, терпит. То, что дядька пьёт как скотина, я не одобряю. Он же мужик, десантник. Мужик должен держать себя в руках. При любых обстоятельствах. А он… Душа у него болит. Лечить его надо. Лечить. Показать, что он — нужен, что он — нужный нам человек. Лицом к нему повернуться, добрым словом помочь.
— Ходить, просить надо. Никто не придёт, не скажет: «На, хлопец, съезди на море, подлечись!», в карман путёвку не положит. Сам, наверно, помощи не просит.
— Да ходил он и в военкомат, и в администрацию местную, и в больницу. Просил помочь с лечением. А там — все друг на друга ссылаются: «Сходи сюда, сходи туда». Походил он так, по кругу, да плюнул на всех.
— Пьёт?
— У-у, страшно.
— И так тяжело, а ты тут про своего дядю. Он, хоть, на войне выжил, и сейчас дома, на гражданке, а мы на войне — сейчас, и нам бы самим продержаться. Если тут не убьют, на гражданке, уверен, не затеряемся! — Сапог снял каску и простучал по ней какой-то латиноамериканский ритм.
— Это ты сейчас так говоришь. Посмотрим, как лет через пять запоёшь, когда и тебе по ночам одни духи будут сниться.
— Так это ж, политика всё, — покачал головой Виноград.
