— Чем вы занимаетесь? — спрашивает она, цепляясь за тему работы, за объективно существующий мир.
— Вот, — говорит мужчина, отщелкивая замки чемоданчика. — Выбирайте. На память.
Он поднимает крышку. Чемодан полон женских трусиков, это образцы: красные, черные, белые, розовые, сиреневые, кружевные, прозрачные, с вышивкой, некоторые — замечает она — с разрезом в промежности.
— Я всегда в разъездах, — мрачно говорит мужчина. — Проталкиваю товар. Аэропорты. Аэропорты всегда берут крупные партии. — Он вытаскивает черные трусики с надписью STOP на алом атласном шестиугольнике. — Вот на эти у нас большой спрос, — говорит он, меняя голос на обволакивающий баритон торговца. Он высовывает палец из прорези трусиков и шевелит им.
Элизабет встает.
— Вот мой автобус, — безмятежно говорит она. Его рука, обтянутая черным нейлоном, будто марионетка, спрятанная в пустой пах какой-то женщины, наконец, наконец-то, хоть это и нелепо, возбуждает ее.
Только на мгновение. Мужчина тут же блекнет, уплощается, сереет.
— Спасибо за компанию, — говорит она, чувствуя, что нужно поблагодарить его хоть за что-нибудь.
Он вытаскивает руку и грустно смотрит снизу вверх.
— Думаете, я это для собственного удовольствия делаю? — спрашивает он.
Четверг, 23 декабря 1976 года
Нат
Нат принимает ванну, намыливает свои длинные голяшки, в это время Элизабет без стука открывает дверь и входит. Она захлопывает крышку унитаза и садится сверху, ссутулившись, опершись локтями на колени, обтянутые темной юбкой. Она хочет показать ему подарок, купленный для Нэнси к Рождеству. Это маленький набор театрального грима; она купила его в «Малабаре», специально ездила. В наборе несколько палочек тонального крема, поддельная кровь и пара комплектов усов с подходящими бровями. Элизабет говорит, что Нэнси будет в восторге, и Нат знает, что это правда. Элизабет умеет придумывать хорошие подарки для детей. Самому Нату приходится спрашивать у детей, чего им хочется.
Элизабет сидит на унитазе под прямым углом к его левой лопатке, и его это нервирует. Чтобы увидеть ее, ему надо повернуть голову, а она видит его целиком — голого, беззащитного, — безо всяких усилий. Он осознает, что вокруг него плавают ошметки мыльной пены, серые частицы его собственной отмершей кожи. Он яростно скребет руки люфой, шершавой на ощупь, как тигриный язык. Люфа его собственная; он покупает эти мочалки в магазинчике на улице Батерст, где торгуют исключительно натуральными мочалками. Это не модный магазин товаров для ванны и душа, а просто обшарпанная лавчонка, ничем не украшенная, будто сделанная из сырого дерева. Мелкий импортер. Нат любит заходить туда, выбирать новую мочалку из груды таких же на небольшом прилавке. Он видит себя в аквамариновой воде, с ножом в зубах, вот он срезает сырую губку с кораллового рифа, рвется наверх, задыхаясь, вываливает охапку губок в заякоренную лодку. Схватка с гигантским спрутом, глаза в глаза, отсек одно щупальце, потом другое. Главное — освободиться. В воде клубится чернильное облако, на ногах — круглые ранки. Вонзил нож прямо спруту между глаз.
