Она откинула паранджу, не дожидаясь ханского ответа. Словно вырвавшееся из-за облака солнце, засияло воспетое в легендах прекрасное лицо. У Мадели-хана пиала выпала из рук.
* * *
— Ох, вы, наверно, обожглись! — с лукавым подобострастием засмеялась Ханпадшаим. — Нужно быть осторожней…
С этого момента Мадели-хан впал в такое состояние, что не замечал ничего вокруг. В глазах его, устремленных на мачеху, появилось какое-то безумие. Куш-беги, сославшись на что-то вышел на время из комнаты. Когда он вернулся, то сразу заметил, что между мачехой и пасынком установилась едва уловимая связь. Беззвучную радость, счастье, ожидание источали их глаза. Его они и в счет не брали… Нет, здесь ничего сорваться не должно!..
Если даже эмир бухарский не отдаст ему власть над всем Кокандом, то чем-нибудь все-таки отблагодарит его! И пусть сбреют его усы топором, если не достанутся ему те двадцать тысяч таньга серебром, которые собраны в нынешнем году на уплату Коканду. А это немалые деньги: хватит на постройку шести городов для шести сыновей…
— Ку-ку… Ку-ку…
Солнце уже скрылось за горизонтом, и в большом темнеющем саду куш-беги начала куковать кукушка. Долго-долго куковала она, словно рыдала о чьем-то несчастье. Или о жизни, которая должна оборваться сегодня ночью.
— Мой милостивый хан, тот, кто скрывает свой недуг, — обречен. — Куш-беги наклонился вперед, стремясь заглянуть в глаза молодому хану. — Поэтому я осмелился отвлечь вас от более высоких мыслей. Имеется лишь один путь к предотвращению мятежа. Нужно опередить их действия и растоптать искры, пока не попали они в солому. Сыновья Касыма-тюре — вот те головешки, от которых может вспыхнуть большой пожар…
Хан почему-то молчал. Перед глазами куш-беги Бегдербека явственно предстал разъяренный Саржан, вытаскивающий из ножен прямой казахский кинжал. Вряд ли забудет он когда-нибудь двусмысленные шутки куш-беги.
— Конечно, я и сам могу распорядиться насчет Есенгельды и Саржана. Однако все мы — ваши подданные, а вы сейчас изволите пребывать здесь…
Мадели-хан попросту не думал о том, что говорил куш-беги. До его слуха словно издалека доносились какие-то имена… Тентек-тюре… Касы-тюре… Есенгельды… Саржан… Какое ему дело до всех этих тюре! Разве не получает куш-беги по двадцать тысяч таньга серебром ежегодно за власть над ними? Пусть ест их сырыми или вареными, как пожелает….
Одно имя только интересует его сейчас. "Ханпадшаим!.. Какое белое у нее лицо! Как волнующи бедра под полупрозрачным светлым шелком! Сквозь ткань проступает их упругая белизна, и словно лунный свет отражают они. А округлая грудь — разве не светится она в темноте и разве не ощущает уже он ее? Правда, великий грех стремиться к женщине, которой обладал родной отец. Но не замеченное людьми не является грехом. Куш-беги?..
