Однако Оникс не настаивала, полагая, что сказала все, что можно сказать в данном случае. Она знала о неприятностях Реми, которые он и не думал скрывать от нее.
Надувший щеки, похожий на сосуд, до краев наполненный густой жидкостью, папаша Шассо вышел из состояния привычной апатии под влиянием жены, которую в свою очередь подстрекала Алиса, давно мечтавшая избавиться от Реми, и дал сыну на устройство три месяца.
Если никчемный оболтус не устроится за это время на работу или не найдет себе надежного и постоянного дела, вместо того чтобы предаваться россказням об эскизах, продающихся якобы по пятьдесят франков направо и налево, тем хуже для него! Ему будет указано на дверь! И никаких субсидий!
Когда отпущенные ему три месяца подошли к концу, Реми ушел из дому. Несмотря на то что номера в гостинице Жюсье были недорогими, оставшихся у него в кармане двух тысяч франков ему хватило лишь на две недели – ведь Реми никогда не умел распределять свои расходы.
Вскоре Реми стал завсегдатаем ресторана «Рош». Благодаря Пекеру и Оникс он стал здесь постоянным клиентом. Обычно сразу же после генеральных репетиций и представлений, в которых она принимала участие, Оникс возвращалась домой. Теперь она изменила своим привычкам и каждый вечер заглядывала на бульвар Рошешуар. Призвав себе на помощь терпение и используя свое умение внимательно выслушивать собеседника, она постепенно и ненавязчиво сумела приручить восемнадцатилетнего Реми. Однако она была единственной из всего его окружения, кто до сих пор не перешел с ним на «ты».
***
Реми не боялся женщин. И он не опасался разочарований в первую ночь любви. Он уже кое-что знал о сладострастии. Так, несколько знакомых ему девушек из числа партнерш по теннису в лесу Туке, подружка, с которой он плавал в бассейне и которая пригласила его однажды к себе домой, предоставили ему возможность приподнять завесу, прикрывавшую до сих пор тайну. Однако симпатизировавшие ему девушки старались воспользоваться его любезностью и не принимали юношу всерьез. По каким-то своим и, несомненно, веским соображениям они не пожелали, по крайней мере с ним, перейти определенную черту.
Что же касалось Реми, то он охотно бы пошел дальше. Он вовсе не походил ни на нервного подростка, озабоченного ранним половым созреванием, ни на молодого человека, заглушавшего свою чувственность перегрузками в спорте. Его глаза не горели беспокойным огнем, под ними не было темных кругов, какие бывают у юношей в период становления. Однако и ему ночью являлись видения. И он порой просыпался утром, чувствуя себя совершенно разбитым.
