Не будь такой наивной, твердил Рен внутренний голос. Даже если так случится, Киган недостаточно хорошо тебя знает, он не может понять твою суть. И совершенно ясно, что, даже если не обращать внимания на хромоту, твоя внешность никак не тянет на десять баллов.
Моргнув, Рен поняла, что уставилась в пустое пространство, зажав в руке бритву. Она перевела взгляд и поняла, что Киган уже давно смотрит на нее.
Рен не могла оторвать глаз от его лица. И чем дольше она смотрела, тем сильнее ее притягивали к себе темные провалы его зрачков. Как Алиса в стране чудес, она падала и падала в бездонный колодец его глаз.
Казалось, эта связь никогда не разорвется.
Но страх оказался сильнее. Сильнее, чем все, что когда-нибудь испытывала Рен. Нет, она больше не боялась Кигана. Гораздо больше она боялась себя. Своего ответа на его невысказанный призыв, своих собственных чувств.
— Вот и всё, — воскликнула она. Повернувшись, Рен вылетела из комнаты так быстро, на сколько позволяло ей увечье.
Он должен уйти. Она боялась его. Ее паническое бегство окончательно убедило его в этом. И у нее была причина для страха. В ее доме поселился незнакомец, принеся с собой в ее тихий уютный мирок только беспокойство и неприятности.
Уйти.
Кроме того, у него были и другие причины для ухода. Оставаясь в этом теплом и гостеприимном доме, он расслабится, а ему нужно быть жестким и целеустремленным, чтобы добиться своей цели. У него не должно быть никаких чувств, кроме жажды мести.
Время пришло.
Где его одежда? Киган оглядел комнату. Деревянные полы покрыты домоткаными половичка ми. Старинная лампа «Тиффани» стояла на столике возле кровати. Дом Рен напоминал ему маленькую ферму его дедушки и бабушки, затерянную в лесах Висконсина. Их дом был таким же уютным, наполненным радостным детским смехом. До при хода в дом Рен Киган не вспоминал об этом много лет. Он глубоко вздохнул. Летние месяцы, про веденные в доме дедушки, были лучшим временем его детства.
Но Киган и не хотел об этом вспоминать. Такие воспоминания только усугубляли чувство потери. Только оглядывая окружающий мир холодным отстраненным взглядом, можно было смириться с ужасной болью, которую Киган испытывал постоянно. В его жизни нет больше места нежности. Больше никогда не будет.
Он увидел, что джинсы и рубашка аккуратно повешены на спинке кресла. Его потрепанная сумка и шляпа примостились на сиденье рядом с курткой. Потом Киган увидел носки ботинок, выглядывающие из-под края белоснежной простыни, свесившейся с кровати.
