Неосознанным, но старым как мир жестом она провела рукой по животу, словно желая защитить своего нерожденого ребенка от любых опасностей. Эрвин придвинулся ближе и осторожно положил свою руку поверх ее пальцев.
— Это и в самом деле то, что я думаю? Или ты просто слишком много съела за ужином? — прошептал он, поддразнивая ее. Их головы сблизились, и Джоан ощутила на щеке его теплое дыхание.
Она слегка подвинулась, освобождая место для него на своем шезлонге. Если она правильно угадала его намерения, Эрвин хотел именно этого.
Так оно и было, и теперь Джоан могла слышать удары его сердца.
— Это то, что ты думаешь. Произнеся эти слова, Джоан затаила дыхание. От того, какой будет его реакция, зависела вся их дальнейшая жизнь. Если на его лице отразится хотя бы малейшее неудовольствие, она будет знать, что он никогда не полюбит ребенка Тома, и тогда им не на что рассчитывать в будущем.
Эрвин не сказал ни слова, просто осторожно расстегнул пуговицу на ее шортах, пояс которых уже становился ей немного тесноват, и его рука опустилась ниже.
Джоан почувствовала огромное облегчение, и почти сразу вслед за ним волной нахлынуло желание — острое, неистовое. Но хочет ли он ее хотя бы наполовину так сильно, как она его? Будет ли любить ее по-прежнему, позволит ли ей любить его?
— Эрвин… — Она хотела спросить у него об этом, но он заговорил почти одновременно с ней:
— Как-то раз после нашего приезда в Каслстоув ты сказала, что по-прежнему любишь меня. Но потом, в отеле, заявила, что не любишь. Какой версии я должен верить?
— Первой. — Джоан положила голову ему на плечо. — Тогда, в отеле, я знала, что ты презираешь себя за то, что занимался со мной любовью. И презираешь меня за то, что я позволила тебе это. И я должна была сказать что-то такое, что остановило бы нас обоих.
Она уже едва владела собой. Желание почувствовать его руки на своем теле, губы на своих губах, слиться с ним воедино, ощутить его плоть внутри себя, услышать слова любви лишало ее последних остатков самообладания.
Рука Эрвина, которая поглаживала ее живот, внезапно замерла. И в душу Джоан снова закрался страх. Но Эрвин тихо произнес:
— Ты простишь меня? Сможешь когда-нибудь простить за то, что я отказывался выслушать тебя, назвал лгуньей?.. Поверь, я был тогда словно сумасшедший. /
— О, дорогой… — Джоан обняла его за шею и прильнула к его губам. — Конечно, я тебя простила. Я понимаю, что ты должен был чувствовать. Я и сама столько раз вела себя ужасно!
