Я резко развернул коня на юг и вскоре чуть было не столкнулся с отрядом солдат. У них, похоже, не было намерений нападать; казалось, они кого-то искали. Мне удалось спастись, во-первых, благодаря тому, что я хорошо знал местность еще с тех времен, когда жил в Джернейве й сражался за сэра Оливера, и, во-вторых, потому, что Барбе, как бы ни устал все-таки был лучшим моим конем, чем любой из этого отряда. Но в то же время Барбе представлял для меня и величайшую опасность. Возможно, я еще быстрее спасся бы пешком, проскользнув среди деревьев, пока преследователи гнались бы за Барбе, да и до Джернейва было уже не далеко, но я не хотел и думать о том, чтобы оставить коня. Я действительно любил своего жеребца, однако этим причины не исчерпывались. Барбе был настоящим боевым рыцарским конем, и вряд ли я когда-нибудь мог бы позволить себе завести другого, если бы потерял его. Мой замечательный меч, доспехи и Барбе – главным образом Барбе – вот что выделяло меня из всех остальных воинов. И хотя, наверное, следовало бы преодолеть свой эгоизм и признать, что угроза Джернейву куда более важнее, чем моя лошадь, я этого не сделал.
Не буду останавливаться на ужасных подробностях погони под ледяным дождем. Все они меркнут в сравнении с тем горячим приемом, который мне оказала Одрис. Сэр Оливер не произнес ни слова упрека относительно моего побега из Алника. Он выслушал новости внимательно, ибо до тех пор и не подозревал, что шотландцы так близко – уже под Уорком. Однако я видел, что он был обеспокоен не только ими, но и моим появлением в Джернейве. Для Одрис – как и для меня, хоть я и старался скрыть это, – все происходящее было огромным удовольствием. Понимая, что вскоре мы должны будем снова расстаться и, что Одрис уже взрослая женщина, я сначала пытался соблюдать дистанцию, но Одрис оказалась и теперь не более управляемой, чем тогда, когда была маленькой девочкой. У нее была своя особая манера держаться: она всегда была приветлива и улыбчива. И в то же время я часто удивлялся утверждениям многих людей о том какая Одрис упрямая и своенравная и как она умеет добиваться своего.
Но в тот день я был только рад, что ей опять это удалось. Она настояла на своем и увела меня в свои комнаты. Сэр Оливер с этим согласился. Вначале меня это удивило, я всегда буду признателен сэру Оливеру за то, что он никогда не скрывал ни своих подозрений насчет нашей любви ни желания преуменьшить ее, позже я понял, что он хотел прежде всего удалить меня от посторонних глаз, а в башне Одрис меня как раз никто бы и не увидел. Но тогда меня просто распирало от удовольствия. Все эти двенадцать долгих лет мое сердце оставалось спокойным и равнодушным, ибо у меня не было никого, кроме Одрис, кто любил бы или желал бы меня любить.
